И-и р-раз! И-и р-раз!
Редкой порой, когда большая вода открывалась прямо по курсу, солдаты ставили паруса. Дули на руки тогда, разминались помалу. Перевязывали друг другу лопнувшие мозоли. Раздевались по пояс, подставляя солнцу крутые спины.
На галере, где Рябов плыл, часто в такие минуты звучала песня.
Всё в ней было — и тоска по дому, и простое понимание нелёгкой своей солдатской судьбы:
На соседних галерах песню, как правило, дружно подхватывали, и тогда летела она назад, к родным берегам, к дальним сёлам, где осталась прошлая жизнь, которую требовалось теперь защищать:
Но вот ветер стихал, и опять ритмично вспарывали узкие упругие вёсла морскую гладь. День за днём бежал, и неделя шла за неделен.
В Гельсингфорсе простояли до 19 июня. Банились. Отсыпались. Для солдата передышка всякая в великой войне — продление жизни. Кто мозоли от вёсел или раны прошлых баталий подлечивал, а кто попросту и одёжу чинил…
Генерал-адмирал Апраксин тем временем уведомление подробное получил о том, что русский парусный флот иод командованием контр-адмирала Петра Михайлова плавание своё с благополучием завершил, бросив на дно Ревельской бухты цепкие якоря.
Беспокойство выражал государь в депеше своей — не было ли до сей поры конфузий каких, а тем паче налёта неприятельского на галерный флот за первую половину пути? О Гангутском мысе, который огибать придётся, особо предупреждал: год назад адмирал Боцис, прежний командующий галерным флотом, ныне покойный, несмотря на храбрость и сметливость природную, так и не смог прорваться мимо сего Гангута — узкого полуострова, далеко выступающего в море, как длинный язык. Никакому малому кораблю, идущему из Петербурга, Кроншлота или Гельсингфорса в Або, встречи с полуостровом этим не миновать.
Но ведь в том-то и дело, что знал всё это Фёдор Матвеевич Апраксин, досконально всё ведал — про полуостров. Да и Боциса в своё время достаточно подробно порасспросил… Так что ныне, государеву депешу читая, Апраксин только тяжко вздыхал. Что уж тут и напоминать-то!
А сама сложность обхода полуострова, именуемого на картах морских Гангутом, заключалась в том именно, что шхеры, столь удобные для плавания на галерах, возле него кончались. За Гангутом, если только удалось бы его пройти, шхеры вновь начинались и тянулись беспрерывно до конца уже, до конечной точки маршрута, но здесь… Здесь, возле остроконечного мыса, на много десятков миль простиралась большая вода.
Именно в этом месте, возле самого мыса, и встретили год назад адмирала Боциса шведские линейные корабли. Так что возвращаться пришлось…
Граф Апраксин решил дозор послать — далеко вперёд. Снарядили команду из трёх галер, где за старшего был поставлен опытный капитан Бакеев.
Экипажи свои Бакеев обстоятельно подбирал — взял и Рябова, и других надёжных людей. Флагманскую галеру возглавил сам, а на две другие командирами унтер-офицеров морских назначил Фёдора Скворцова и Наума Синя вина.
Снялись с пристани, помолясь, и пошли в туманную ночь — осторожные и внимательные, как приучила за многие прошедшие годы горькая, жестокая, по праведная война.
Проводив дозор в путь, граф Апраксин долго ещё стоил у кромки воды, мысленно прикидывая, когда можно будет ждать первых вестей. До Гангута дойдёт дозор и сразу же вернётся назад. Стало быть, четыре-пять дней…
Одного не знал в тот день Фёдор Матвеевич Апраксин, да и знать до поры не мог: шведские корабли тоже шли на всех парусах к Гангуту и у адмирала Ватранга уже имелся тщательно разработанный и подробный план будущих действий, в результате которых русский флот — как реальная боевая сила — попросту перестал бы существовать.
8. ДОЗОР
ван у Рябову не впервые довелось быть в дозоре. Хаживал он в дозоры и под Полтавой, и на реке Пелкипой, и у деревни Лесной. Всюду, где гром пушек возвещал позднее о победах Петра.