Заглядывал в каюты офицеров, понравилось. На верхнюю палубу поднялись, когда солнце скрылось за горизонтом.
— Корабль што диковинка. Излажен примерно. У нас таких еще не бывало. Поглядим, как он в море под парусами.
Когда уселись в шлюпке, царь пригласил Наума:
— Поедем ко мне, Наум. Чаю, Катеринушка заждалась.
В самом деле, Екатерина Алексеевна с утра то и дело выбегала на балкон, поглядывала в сторону выхода из бухты и все же прозевала, прилегла отдохнуть, и ее разбудили салютные залпы.
Около дома с вечера стояла толпа жителей. Каждому хотелось взглянуть на русского царя. Петр приехал поздно, на открытой бричке, когда все разошлись. Обнял улыбающуюся, с раскрасневшимися глазами жену. За десять лет совместной жизни твердо уяснила Екатерина Алексеевна нрав супруга и научилась никогда не расспрашивать его о причинах поздних возвращений и не высказывала недовольства по этому поводу. Тем паче прятала бабьи слезы.
Петр никогда не пил из рюмок. Считал это зазорным для мужика. Первый фужер опорожнили за удачу на море. Хрустели огурцами. Петр распоряжался обильными закусками сам. Екатерину отправил отдыхать. Наум рассказывал о нежелании английских офицеров, которые привели корабли, остаться на русской службе.
— Чудится мне, брезгуют они нами, государь, — не то с сожалением, не то с досадой проговорил Сенявин.
— Верно подметил, — согласился царь, — вона, мастеров ихних, умельцев, самолично уговаривал, обломались за хорошую деньгу, а теперь тот же Козенц, да Най мало-помалу приелись. Бок о бок с Федосеем да Гаврилкой усердствуют.
Разговор перешел на качество купленных кораблей. Сенявин подробно давал оценку каждому «приемышу».
На следующий день Петр смотрел пришельцев из Архангельска «Рандольфа» и «Гавриила». Хвалил Скляева за добротную помощь Саломбальской верфи в Архангельске. Потом царь занялся кораблями, купленными в Англии, но пришлось прерваться. Неожиданно появился Гослер. Тревожный вид капитана не предвещал ничего хорошего.
— Господин шаутбенахт, — вполголоса докладывал он Петру, — на корабле беда, моровая язва проявилась у людей.
Лицо царя исказилось в судороге. Он схватил Гослера за воротник:
— Врешь, сукин сын.
Гослер побледнел:
— Таким не шутят, господин шаутбенахт.
Оттолкнув Гослера, Петр прыжком побежал к трапу.
Гослер говорил правду. Вчера поздно вечером к лекарю пришли несколько матросов. Жаловались на недомогание, тело покрылось темными пятнами.
— Моровое поветрие, — сразу предупредил капитана лекарь. — Надобно этих людей немедленно удалить на берег в палатку.
Как оказалось, эти матросы накануне перегружали провизию с транспорта.
— Лекарь определил — вероятно, в продуктах завелись крысы, — объяснил царю Гослер.
Не прошло и часа, как весь экипаж «Святой Екатерины» стоял на палубе с баулами и пожитками. Петр приказал оставить на борту только вахту — 30–40 человек. Остальных на берег, в палатки. Корабль сей же час окурить дымом, задраить все люки.
К вечеру восточный берег бухты, вдоль древнего полуразрушенного монастыря Святой Бригитты, заполнился сотнями палаток.
По приказу царя экипажи всех судов съехали на берег.
— Моровое поветрие нам страшнее шведов, — объявил Петр на военном совете, — сия зараза косит, не разбирая чинов и званий.
На море установился штиль. Над всеми судами закурились дымы. Жгли капустные листья, солому. Вытравливали всю поганую живность из кубриков и кладовых.
У входа в гавань дежурили дозорные шлюпки.
— Дай Бог, чтоб штиль задержался, — с тревогой бросал взгляды Петр на горизонт. — Нам сие на руку. Штой-то от адмирал-генерала весточки нет…
В тот же день на бригантине к Апраксину, на финский берег, ушел Астраханского полка поручик Лавров. Отдавая ему пакет с письмом, царь предупредил:
— Остерегайся шведа. Завидишь паруса, не разглядывай чьи, отворачивай в сторону. Пробирайся вдоль берега к Вари-Валдаю, там бери к норду, аккурат к Гельсингфорсу выйдешь. Там в шхерах Апраксина и сыщешь.
Долгим взглядом провожал генерал-адмирал удалявшуюся в вечерних сумерках к горизонту корабельную эскадру. Стоявшему рядом Змаевичу распорядился:
— Нынче обойди всех бригадиров. Экипажам передохнуть надобно. Путь долгий. Утром по сигналу сниматься с якорей.
В каюте на столе, среди прибывшей из Петербурга почты, увидел знакомый почерк Салтыкова.
«Доношу вашему графскому превосходительству по присланному Его Царского Величества именному указу, за подписанием Его Монаршеской властной руки, — пробежал первые строчки Апраксин, — велено мне набрать здесь, в Англии, служителей разных чинов от капитанов даже и до последних правителей корабельных. И ныне при сей оказии вышеупомянутых набранных офицеров да двух навигаторов для переводу и с ними и полононика отправил до Санкт Питер Бурха на английском дагере, имянуемом „Ди Энн“, с капитаном Джордж Малер. А по принятии их в службу по свидетельству ежели достойны, повелите их привести к вере, чтоб служили верно, как своему Государю, понеже и здесь, в Англии, такой чин есть, что у начальных людей берут веру, и о сем как ваше графское превосходительство повелит против моего предложения.
Кончив читать, Апраксин потянулся, крикнул денщика:
— Пора ужинать.
«Вишь, Петр Лексеич сколь забот навесил на Федора, не токмо суда, а и людишек к ним сыскивать. Сие не так просто. Кто на край света поедет, неведомо куда? Разве нужда заставит. Мало того, так он по своей совести вдобавок и пленников наших вызволяет от шведа. И печется о присяге тех наймитов».
Апраксин принялся за ужин. Была одна слабость у генерал-адмирала — страсть хорошо покушать, за деньгами не стоял, стол у него был всегда отменный, несмотря на трудности походной жизни. Трапезу он всегда разделял с кем-нибудь. Раньше обычно приглашал Боциса, теперь зазывал Змаевича. Сегодня он занят по горло. Досужий, шныряет по галерам, эскадрам. В таких случаях Апраксин не гнушался приглашать к трапезе своего секретаря.
После первой рюмки напомнил ему:
— Читал я вчерашний журнал, ты запамятовал упомянуть о салютации государю. Допиши. Завтра почнем великое плаванье к Гангуту. Журнал мне докладывай ежевечерне…
В первый летний день, только-только показался на востоке край солнца, бабахнула пушка. Поход начался. День за днем, ровными строчками, ложились повседневные будни в походный журнал генерал-адмирала.
«Июнь. В первый день, поутру, наступила тишина… Учинен сигнал, и шли по эскадрам и ночевали в последних Березовых островах…
В 4-й день во 2-м часу пополудни… шли до шхеров на гребле и на парусах, куда прибыли в 6-м часу пополудни… Ночевали, вшед в шхеры с милю. Когда поднялись до Березовых островов, отпущен к генералу князю Голицыну с письмами присланный от него поручик Селъчиской.
В 5-й день для ожидания провиантских судов умедлили до полудни. Пополудни в 2 часа пошли и ночевали, отошед с милю, при острове Стамно, который называется Черный, где обретается с командою своей лейб-гвардии майор Мамонов.
О полудни… видели с палубы в море верстах в 15 три корабля, да с мачты видели пять кораблей и слышали с оных кораблей пушечную стрельбу; выстрелов 9, один после одного, а чьи корабли, признать не мочно.
В 11-й день, после полудни в 5-м часу, прибыли к Гельсингфорсу. По прибытии получена ведомость от генерала князя Голицына, что оный намерен из Абова ехать 10-го числа июня.
Того же числа все нагруженные с провиантом суда приведены к пристани и начали выгружать.
В 12-й день трудились выгрузкою провианта ж… начали приготовлять 2 прама[33] и бомбардирский галиот…»
В тот же день поутру прибыла долгожданная весточка от государя. Дозорные скампавеи на входе в шхеры пушечным выстрелом остановили бригантину, шедшую без флага.
— Так государь повелел, — пояснил бригадиру Волкову поручик Лавров, — опасаться следует шведов. Сам зрел вдали три паруса. За мной увязались. Хорошо, ветерок стих, так они отстали.