Правда, Петра предупреждали из-за рубежа посланники, что жених не оформил, как следует, развод со своею женой и вообще человек он недобросовестный.
Державные интересы Петр ставил выше всего.
— Сим браком мы по праву, по родственному, оседлаем берега Зунда. Оттуда рукой подать до шведской Сконии, на южном берегу.
Замыслы русского царя, видимо, разгадали на берегах Темзы. Известия о бракосочетании в Данциге вызвали переполох в Лондоне.
Докладчик короля Георга I, ведавший всеми иностранными делами, статс-секретарь Гаунсэнд возмущался:
— Царь Петр зашел весьма далеко. Сначала он завладел берегами Курляндии, выдав замуж свою племянницу Анну Иоанновну. Сейчас в Риге и Либаве стоят его эскадры. Затем царь породнился с австрийским императором, женив своего сына на его свояченице. Теперь он вознамерился осваивать порты Мекленбурга и держать свои войска подле границ наших ганноверских владений.
«В Англии ревность к могуществу Петра быстро возрастала, так как русское владычество на Балтике угрожало стать для британской торговли хуже, чем было шведское. С каждым днем становилось все более очевидным, что главной целью военных предприятий Петра было способствовать экономическому развитию его новой империи».
Масла в огонь подлил другой статс-секретарь, Стенгоп, своим донесением из Копенгагена.
В обширной реляции он с тревогой сообщил о ввозе в Россию сотен французских и голландских мастеров, о караванах морским путем в Астрахань, Персию, Китайскую Татарию, каналах, соединяющих Балтийское море с Белым и рекой Волгой. Русские, овладев Балтийским морем, заведут торговлю через Любек к ущербу для британской торговли. А сие воскресит соперничество Ганзы с Англией. «Если царь будет оставлен в покое на три года, он будет абсолютным хозяином в этих краях».
А царь, путешествуя по суше, не забывал флот. Осенью вызволил он из ссылки Корнелия Крюйса.
— Поезжай в Ревель, разберись с худыми судами, готовь их к навигации. Назначаю тебя генерал-интендантом.
В дороге получил письмо от Апраксина, между прочим сообщал он, что Крюйс трудится с ленцой. Тут же предупредил без жалости царь:
«С великим неудовольствием слышу, что Ревель-екая эскадра так у вас неисправна, и осеннее удобное время упущено; ежели впредь так поступать станете, можете живот свой потерять…»
Генерал-адмирал не наговаривал на своего бывшего подопечного. Крюйс после возвращения из ссылки заметно сдал. Старше Апраксина годами, медлительный по складу характера, он распоряжался теперь с необыкновенной осторожностью, выверяя каждое слово. Видимо, пребывание в далекой Казани наложило свой отпечаток на состояние неторопливого по натуре норвежца.
В самом деле, несладко пришлось ему в непривычной обстановке. Губернатор, прочитав царский указ, поджал губы, искоса поглядывая на обмякшую с дороги фигуру разжалованного вице-адмирала.
Поначалу определил ему на постой захудалую квартирку на окраине. Но Крюйс с женой не унывали, на двоих жилье было сносное. Своих детей, двух сыновей и дочь, они отправили в Амстердам — зачем им страдать за грехи родителей.
Обустроившись с помощью двух приставленных матросов, супруги благополучно перезимовали, никуда не наведывались, потому что местное общество обходило их стороной. Их спокойная жизнь нарушилась в первый весенний день. Посыльный чиновник передал распоряжение губернатора:
— Сию квартирку велено вам освободить и переехать в иную.
Только обосновались Крюйсы на новом месте, как от губернатора последовало указание переехать им в другое место.
Тут смирению отставного вице-адмирала пришел конец. Крикнув матросов, он погрузил пожитки на телегу и направился к губернаторскому особняку. Распахнув двери, он приказал матросам заносить вещи и занял две пустующие комнаты на первом этаже.
Услышав шум, губернатор Кудрявцев, узнав, в чем дело, дал слово больше не тревожить Крюйса…
Утвердившись окончательно с жильем, жена слезно просила мужа:
— Напиши, Корнелий, государю, пусть он тебя отпустит с миром домой, в Амстердам.
— Как так, с позором явлюсь в Голландию? — кипятился Крюйс. — Надобно мне в России заслужить прощение.
Однажды жена, урожденная голландка Катерина Фоохт, ушла помолиться к подруге-немке, такой же реформистке, учительнице в губернаторском доме. Вернулась она необычно взволнованной:
— Из Петербурга пришла почта, сообщают царским манифестом о какой-то виктории морской над шведами.
Пришлось опальному моряку наведаться в губернскую канцелярию, где Он, не без волнения, прочитал царский манифест о Гангутском сражении.
По мере чтения наливалось краской обычно бледное лицо Крюйса, еще ярче проступало родимое пятно на щеке. «Как жаль, что я не с ними, моими парусами и пушками, — досада и боль саднили сердце, — сколько лет и здоровья отдал я флотскому делу, а теперь случилась виктория, а мне здесь горевать суждено».
Вернувшись домой, он со вздохом рассказал жене о гангутской победе и ушел в другую комнату.
До сумерек сидел бывалый моряк у окна, глядя на пенящиеся под окном волны полноводной Волги.
Когда совсем стемнело, достал гербовую бумагу и, с некоторым трудом подбирая слова, начал писать прошение царю.
«Державнейший Царь. Государь Милостивый!
Служил я, нижайший раб, Вашему Царскому Величеству 16 лет и управлял верно, радетельно и трудился с великим тщанием неусыпно, сколько могуты моей было, за что и имел к себе милость Вашего Величества; но Божеским посещением прогневал Ваше Величество, отчего весьма сокрушаюсь.
Всемилостивейший государь! Прошу Ваше Величество меня, нижайшего раба своего, для своего многолетнего здравия, аресту свободна учинить по-прежнему, за старые мои верные и радетельные службы и для старости моей. За что должен со всею фамилией своей вечно Бога молить?»
Письмо было запечатано и отправлено на следующий день. А ответ пришел далеко не быстро. Даже Катерина, всегда уверенная в правоте мужа, не вынесла жребия, ей уготовленного, как супруге ссыльного, не вытерпела, опять возмутилась.
— Чего нам здесь ждать? — спрашивала она со слезами. — Не думаю, что о тебе скоро вспомнят. Последуй хоть раз моему совету. Выбрось блаженные мысли. Ты, Корнель, не родился подданным Петра. Испроси у него великодушного позволения, и поедем в Амстердам. Я сильно скучаю по детям.
Слушая причитания жены, старый моряк обиженно насупился:
— Ты думаешь, мне детки во сне не снятся? Только в долгу я перед Россией, она меня возвысила, и тебе это известно. Быть не может, чтобы царское величество меня позабыло.
Не прошло и двух месяцев, прислан был наконец ответ от царя. Петр возвращал Крюйса на службу в прежнем звании…
И вот теперь, не прошло еще и года, царь упрекает его в нерадивости, не иначе упомянул о нем в письме Апраксин, больше некому. Делать нечего, как говорят русские, назвался грибком — полезай в корзину.
— Государь мне пеняет за худую службу, — виновато, с некоторой растерянностью обратился он к Апраксину. — Какие будут мне замечания, господин генерал-адмирал?
— Встрепенись, вице-адмирал, — без насмешки, огорченно ответил Апраксин, — вспомяни, как на Воронеже по стапелям проворно носился, девкам за тобой было не угнаться.
Апраксин перевел дыхание, встал, поманил Крюйса к окошку:
— Вишь «Полтаву»? В ракушках она вся. К мели-то по осени ее приткнули, а кренговать не поспели. Чрез месяц эскадру в море выводить Сиверсу, в Копенгаген плыть к государю. По флагману равнять строй будут корабли, а он, как дохлая лошадь, плестись станет. Бери-ка сотни три-четыре матросов добрых, обкалывай лед вокруг нее, кренгуй.
Крюйс понятливо склонил голову, шагнул к двери, но Апраксин остановил его:
— Сие дело ты токмо направь по руслу. Наиглавное нам с тобой — эскадру снарядить в дальний путь. Впервой наша, российская эскадра поплывет в Европу. Смотреть на нее, глаза пялить станут повсюду теже аглицкие, да голландцы с датчанами, да немцы. Грешно наперво в грязь лицом ударить.