Роже Ле Дюк, известный также под именем Ньокко, сидит на краю фонтана. Он уже успел чем-то обкуриться. В глазах у него туман, но он сразу замечает Ромулу, появившуюся в задних рядах толпы, по ту сторону костра. Он покупает у уличного торговца пару апельсинов и следует за нею прочь от поющих. Они останавливаются под уличным фонарем на некотором расстоянии от костра. Свет здесь более холодный, чем от костра, и падает он неровными пятнами – ему мешают листья, еще не облетевшие с борющегося с ветрами клена. В этом свете лицо Ньокко становится зеленоватого оттенка, тени от листьев похожи на двигающиеся шрамы. Ромула смотрит на него, держа руку на его плече.
Лезвие ножа выскакивает у него из кулака как яркий тонкий язычок, он очищает ножом апельсины, и кожура тянется вниз длинной тонкой лентой. Он передает ей очищенный апельсин, и она кладет ему одну дольку в рот, пока он чистит второй.
Они быстро заговорили по-цыгански. Один раз он передернул плечами. Она отдала ему сотовый телефон и показала, как им пользоваться. В ухо Ньокко ударил голос Пацци. Через минуту Ньокко сложил телефон и убрал его в карман.
Ромула сняла с шеи что-то на цепочке, поцеловала этот маленький амулет и повесила его на шею тщедушному неряшливому человечку. Он глянул на амулет, проделал несколько шуточных танцевальных па, притворяясь, будто этот оберег жжет ему кожу, на что Ромула только улыбнулась. Она сняла с руки широкий браслет и надела ему на запястье. Браслет легко наделся. Рука у Ньокко была не крупнее, чем у нее.
– Проведешь со мной часок? – спросил Ньокко.
– Да, – ответила она.
ГЛАВА 28
Снова вечер, и снова доктор Фелл в огромном каменном помещении выставки «Жестокие орудия пытки» в Форте ди Бельведере; доктор стоит, прислонившись к стене, под свисающими с потолка клетками для проклятых и обреченных.
Он отмечает признаки проклятия и обреченности на алчных лицах посетителей, когда они проходят мимо пыточных инструментов и прижимаются друг к другу в потной frottage, с выпученными глазами, со вставшими дыбом волосами, горячо дыша друг другу в затылок или в ухо. Иногда доктор поднимает к лицу надушенный платок, чтобы отбить слишком мощный запах дезодорантов и полового возбуждения.
Те, что охотятся за доктором, ждут снаружи.
Текут часы. Доктор Фелл, который никогда не уделял особого внимания самим экспонатам, кажется, никак не насытится зрелищем лиц в теснящейся толпе. Немногие чувствуют на себе его внимание и ощущают от этого некоторое неудобство. Часто женщины из толпы смотрят на него с определенным интересом, прежде чем шуршащий между экспонатами людской поток понесет их дальше. Небольшая сумма, уплаченная двум таксидермистам – организаторам выставки, дает доктору возможность расположиться здесь со всеми удобствами и оставаться недосягаемым за канатами ограждения, неподвижно прислонившись к камню.
Снаружи, у выхода, возле парапета, под непрекращающимся мелким дождем несет свою вахту Ринальдо Пацци. Ему не привыкать к ожиданию.
Пацци знает, что доктор отсюда отправится домой не пешком. Внизу, у подножья форта, на небольшой пьяцце доктора Фелла дожидается его автомобиль – черный седан «ягуар», элегантная машина, выпущенная тридцать лет назад, «марк-2». Стоит там, блестя в капельках дождя. Самая великолепная машина из всех, что доводилось видеть Пацци; номерные знаки – швейцарские. Совершенно ясно, что доктору Феллу не приходится жить на одно жалованье. Пацци записал номер автомобиля, но он не мог рисковать, пытаясь его проверить через Интерпол.
На крутой, мощенной камнем Виа Сан-Леонардо, между Форте ди Бельведере и стоянкой «ягуара», ждал Ньокко. Плохо освещенная улица по обеим сторонам была ограничена высокими каменными стенами, оберегающими спрятанные за ними виллы. Ньокко нашел темную нишу возле зарешеченного въезда в один из дворов, где он мог стоять, не попадая в поток туристов, текущий из форта. Каждые десять минут сотовый телефон, лежавший у него в кармане брюк, начинал вибрировать, тыкаясь ему в бедро, и он каждый раз должен был подтвердить, что по-прежнему занимает свою позицию.
Некоторые туристы, проходившие мимо него, держали над головой карты и программы, прикрываясь от мелкого дождя; узкий тротуар был забит ими, а кое-кто сходил на мостовую, останавливая такси, редко проезжавшие со стороны форта.
В выставочном зале с высоким сводчатым потолком доктор Фелл наконец отделился от стены, прислонившись к которой он все это время стоял, поднял глаза к скелету в клетке для пытки голодом, висевшей над ним, как бы обменявшись с ним тайным взглядом, и направился сквозь толпу к выходу.
Пацци заметил его в освещенной раме дверей, а затем в свете фонаря снаружи. И последовал за ним, держась на некотором расстоянии. Когда он убедился, что доктор идет по направлению к своей машине, он открыл сотовый телефон и предупредил Ньокко.
Голова цыгана вылезла из воротника – так высовывается из панциря голова черепахи; глаза у него запавшие, кожа, как у той же черепахи, обтягивает кости черепа. Он закатал рукав выше локтя и плюнул на браслет, потом вытер его досуха тряпкой. Теперь браслет был отполирован слюной и святой водой, и Ньокко спрятал руку под пиджак, прижав ее к телу, чтобы не замочило дождем, а сам бросил взгляд вверх по улице. На него шла очередная колонна качающихся голов. Ньокко продрался сквозь людской поток на мостовую, где мог двигаться навстречу толпе и лучше видеть встречных. Теперь, без помощника, он должен был все делать самостоятельно – и «случайно наткнуться», и проделать «щипок». Ладно, это не проблема, ему ведь все равно нужно провалить дело. Вот он, появился, наконец, этот хмырь. Слава богу, идет по краю тротуара. Позади него, метрах в тридцати, движется Пацци.
Ньокко проделал хитрый маневр с середины улицы к тротуару. Воспользовавшись тем, что мимо проезжало такси, он отпрыгнул, будто избегая наезда, и обернулся назад, чтобы обругать водителя. И налетел на доктора Фелла, животом в живот, и пальцы молниеносно скользнули под пиджак доктора. Он тут же почувствовал, что руку ему сжали точно тисками, потом ощутил удар и увернулся вбок, освобождая проход; доктор Фелл почти не сбился с шага и проследовал дальше вместе с потоком туристов. Ньокко был свободен и тут же рванул прочь.
Пацци сразу же оказался рядом с ним, в нише возле решетчатых ворот. Ньокко наклонился вперед, но тут же выпрямился, тяжело дыша.
– Порядок, – произнес он. – Я все сделал. Он меня схватил, этот cornuto. Хотел мне врезать по яйцам, да промазал!
Пацци опустился на колено и осторожно снял браслет с руки Ньокко, а тот в этот момент вдруг почувствовал что-то горячее и мокрое на ноге, и как только он изменил положение тела, горячий поток артериальной крови хлынул из дыры на его брюках прямо в лицо и на руки Пацци, который старался аккуратно извлечь браслет, держа его за края. Кровь заливает все вокруг, бьет в лицо самому Ньокко, когда тот наклоняется, чтобы посмотреть, в чем дело, и ноги у него подгибаются. Он привалился к решетчатым воротам, прижался к ним, хватаясь одной рукой, зажимая рану на ноге тряпкой, пытаясь унять поток крови, бьющей из распоротой бедренной артерии.
Пацци словно застыл внутри, так всегда с ним бывало на опасных операциях, обнял Ньокко рукой, повернул его спиной к толпе и держал, пока кровь лилась сквозь прутья ворот, а потом опустил и положил боком на землю.
Пацци достал из кармана сотовый телефон и произнес несколько слов в микрофон, словно вызывая «скорую помощь», но телефон не включил. Потом расстегнул плащ и распахнул его, словно ястреб, взгромоздившийся на добычу. Позади него продолжала течь равнодушная толпа. Пацци забрал наконец у Ньокко браслет и положил его в заранее приготовленную коробку. Забрал у Ньокко и сотовый телефон и сунул себе в карман.