При всем этом он полагает, что кое в чем ему очень повезло. Фотографии, которыми пользуются власти, – это, скорее всего, фотографии его прежнего лица. Фальшивый паспорт, по которому он приехал в Италию, не соответствует ни одному из имеющихся в США файлов и не может дать даже намека на то, как выглядит доктор Лектер сегодня. В Италии Ринальдо Пацци попытался облегчить себе жизнь и удовлетворить Мэйсона Верже, просто взяв в жандармерии дело, в котором находилась фотография – позитив и негатив, – использованная для permesso di soggiorno и разрешения на работу. Доктор Лектер обнаружил все это в портфеле Пацци и уничтожил.
Если только Пацци не сфотографировал «доктора Фелла» из какого-нибудь укрытия, есть несомненный шанс, что никакого изображения нового лица доктора Лектера нигде в мире не имеется. Правда, оно не так уж отличается от его старого лица: немного коллагена, добавленного в области носа и щек, иной цвет волос, очки… однако лицо все-таки другое, если только не привлекать к нему специального внимания. Чтобы скрыть шрам на тыльной стороне левой ладони, он воспользовался очень удачными, почти несмываемыми косметическими средствами и тональным кремом.
Доктор Лектер предполагает, что в Центральном аэропорте Детройта прибывшие разделятся на две очереди – в одной будут те, что с паспортами США, в другой – «Остальные». Он специально выбрал пограничный город, чтобы очередь «Остальных» была как можно длиннее. Самолет, в котором он теперь летит, переполнен канадцами. Доктор предполагает, что его прогонят сквозь контроль вместе с остальным стадом прибывших, при условии что это стадо его не отвергнет. Он же посетил с этими туристами несколько исторических мест и галерей, он же высидел в духоте вместе с ними весь этот полет… но ведь всему есть предел! Он не может есть вместе с ними эти самолетные помои.
Утомленные, со стертыми ногами, в надоевшей одежде, окруженные надоевшими спутниками, туристы роются в выданных им пакетах с самолетной едой и выуживают из сандвичей почерневшие в морозилке листики салата.
Не желая привлекать к себе внимание, доктор Лектер терпеливо ждет, пока другие пассажиры разберутся со своими злосчастными пакетами; он дожидается, пока они побывают в туалете, пока большинство из них заснет. Далеко, в голове салона, на большом экране идет давно утративший новизну фильм. Доктор Лектер ждет терпеливо, словно удав, поджидающий жертву. Рядом с ним над своим компьютером спит мальчишка. В огромном салоне самолета, там и сям над креслами, гаснут лампочки.
Тогда и только тогда, бросив осторожный взгляд на соседей, доктор Лектер достает из-под переднего кресла элегантную, желтую с коричневым коробку с ланчем от Фошона – парижского ресторатора. Она перевязана двумя лентами из прозрачного шелка, цвета их подобраны так, чтобы дополнять друг друга. Доктор Лектер заказал для себя замечательно ароматный гусиный паштет с трюфелями и анатолийские винные ягоды: сок все еще блестит слезами там, где ягоды отделили от стеблей. А еще здесь имеется половинная бутылочка его любимого коньяка. Это – «Сент-Эстеф». Шелковый бант распускается с легким шуршаньем.
Доктор Лектер собирается насладиться винной ягодой: он держит ее у самых губ, ноздри его раздуваются, вдыхая ее аромат, он размышляет – положить ли ягоду в рот целиком и раскусить одним великолепным движеньем зубов или же просто откусить половину; но тут электронная игрушка рядом с ним издает громкий писк. Еще и еще раз. Не повернув головы, доктор прячет ягоду в ладони и опускает глаза – взглянуть на мальчика в соседнем кресле. Из раскрытой коробки поднимается аромат трюфелей, гусиного паштета и коньяка.
Мальчишка принюхивается. Его узкие, маленькие, как у грызуна, глазки скашиваются в сторону коробки с ланчем доктора Лектера. И мальчишка произносит визгливым голосом, полным обиды и детской ревности:
– Эй, мистер! Эй, мистер!
Останавливаться он явно не собирается.
– В чем дело?
– Это что у них, такой особый обед?
– Нет.
– А что у тебя там тогда? – Ребенок поднимает к Лектеру умильную мордочку: – А дай мне тоже кусочек?
– С огромным удовольствием, – говорит доктор Лектер, отметив про себя, что голова мальчишки держится на шее, ничуть не толще копченой свиной шейки. – Только тебе не понравится. Это же ливер.
– Ливерная колбаса? Вот здорово! Мама разрешит! Моа-а-а-ам?
Какой-то противоестественный ребенок! Любит ливерную колбасу и то хнычет, то визжит.
Женщина в конце ряда, та, что держит на руках младенца, вздрагивает и просыпается.
Пассажиры в предыдущем ряду, откинувшие спинки кресел так, что доктор Лектер дышит запахом их волос, заглядывают назад через просветы между креслами:
– Послушайте, мы тут пытаемся заснуть!
– Моа-а-ам! Можно мне попробовать его самвич?
Младенец у матери на руках просыпается и громко плачет. Мать погружает палец куда-то в его пеленки, вынимает, убеждается, что результат отрицательный, и сует младенцу в рот соску.
– Что это вы там ему пытались дать, сэр?
– Это ливер, мадам, – говорит доктор Лектер как можно спокойнее, – я ничего ему не пытался дать…
– Ливерная колбаса. Моя любимая, мне хочется, он сказал, что мне мо-о-ожно…
Последнее слово бесконечно растянуто в пронзительном хныканье.
– Сэр, если вы даете что-то такое моему ребенку, могу я взглянуть, что это?
Подходит стюардесса, лицо ее припухло от прерванного сна; останавливается у кресла женщины с вопящим младенцем.
– Что-нибудь не в порядке? Принести вам что-нибудь? Подогреть ему бутылочку?
Женщина вынимает бутылочку с завернутой крышкой и протягивает стюардессе. Включает лампочку над креслом и, доставая грудь, окликает доктора Лектера:
– Передайте мне, пожалуйста, что там у вас? Если предлагаете что-то моему ребенку, я хочу сама посмотреть. Не в обиду вам, просто у него животик капризный.
Стало уже рутиной, что мы оставляем своих детей в садиках и яслях под присмотром чужаков. В то же время, ощущая свою вину, мы параноидально боимся незнакомцев и поощряем такую боязнь у детей. В случаях, подобных этому, бывает, что за рутинным явлением наблюдает настоящий монстр, пусть даже этот монстр так же равнодушен к детям, как доктор Лектер.
Он передает коробку от Фошона женщине с младенцем.
– Ух ты, какой хлеб хороший! – произносит она, тыча в хлеб пальцем, только что вытащенным из пеленок.
– Мадам, вы можете оставить все это себе.
– Но я не пью спиртного, – восклицает она и оглядывает соседей, ожидая смешков. – Вот уж не знала, что тут разрешают свое спиртное приносить. Это что – виски? Разве такое разрешается пить в самолете? Пожалуй, я оставлю себе эту ленту, если она вам не нужна.
– Сэр, запрещается распечатывать алкогольные напитки на борту самолета, – говорит стюардесса. – Я сохраню вашу бутылку, вы сможете получить ее у входа в аэропорт.
– Разумеется, – говорит доктор Лектер. – Спасибо большое.
Доктор Лектер умел стать выше того, что его окружало. Мог заставить все окружающее исчезнуть. Писк электронной игрушки, храп и извержение газов были просто ничтожными помехами по сравнению с ужасающими воплями, раздававшимися в отделении для буйнопомешанных. Кресло было ни-сколько не стеснительнее пут. И – как он делал это множество раз в своей камере – он откинул голову назад, закрыл глаза и удалился на покой, в тишину дворцовых палат своей памяти: эти палаты, в большей своей части, были местом совершенно изумительным.
В этот краткий промежуток времени металлический цилиндр, рвущийся сквозь ветер на восток, несет в себе дворец из тысячи палат.
Однажды мы уже последовали за доктором Лектером в Палаццо Каппони; точно так же мы последуем теперь за ним во дворец его памяти…
Фойе – Норманнская капелла в Палермо, строгая, прекрасная и – вне времени; единственное напоминание о смертности всего живого – изображение черепа, высеченное в полу. Когда нет необходимости спешить, чтобы срочно извлечь из дворца памяти необходимую информацию, доктор Лектер часто задерживается здесь; так он поступает и сейчас, чтобы насладиться капеллой. За нею, пронизанное светом и тьмой, высится огромное строение – создание самого доктора Лектера.