Сядьте к столу, Клэрис. Посмотрите в сковороду. Если она хорошо прокоптилась, она выглядит как черный омут, не так ли? И смотреть в нее – все равно что в глубокий колодец. Ваше четкое отражение не на самом дне, оно вырисовывается неясно, словно в тумане, так? Источник света – позади вас, и вот вы видите себя на черной поверхности, а вокруг головы – свечение, словно волосы загорелись.
Мы все – лишь соединения углерода, Клэрис. И вы, и сковородка, и ваш папочка, давно умерший и лежащий в земле, холодный, как эта сковорода. И все вибрации по-прежнему хранятся все там же. Прислушайтесь. Как в действительности звучали их голоса, как они на самом деле жили, ваши всю жизнь боровшиеся родители? Нужны конкретные воспоминания, а вовсе не образы, которые переполняют вашу душу.
Почему так случилось, что ваш отец не был помощником шерифа, одним из тех, что заполняют залы суда? Почему ваша мать служила уборщицей в мотелях, чтобы содержать вас, хотя и не сумела сохранить семью, пока вы не выросли?
Какое у вас осталось самое живое воспоминание о кухне? Не о больнице, а о кухне?
Как мама смывает кровь со шляпы отца.
Какое у вас самое светлое воспоминание, связанное с кухней?
Как отец чистит апельсины своим старым складным ножом, у которого отломан кончик лезвия, и раздает нам дольки.
Ваш отец, Клэрис, был ночным сторожем. А ваша мать – уборщицей.
Чья это была мечта, что вы сделаете блестящую карьеру на федеральной службе, ваша или их? В какой мере ваш отец мог прогибаться и пресмыкаться, чтобы уцелеть в застойном бюрократическом болоте? Был ли он готов ради этого лизать задницы своим начальникам? Вы хоть раз в жизни видели, чтобы он лизоблюдствовал или раболепствовал?
А ваши начальники – они-то хоть раз продемонстрировали какие-нибудь высокие моральные качества? А ваши родители, может быть, они их демонстрировали? Если так, то совпали ли эти качества?
Посмотрите на честный черный чугун и ответьте мне. Вы подвели своих умерших родителей? Может быть, они предпочли бы, чтобы вы подлизывались? Как они относились к стойкости и силе духа? А ведь вы можете быть сильной и стойкой – стоит лишь захотеть.
Вы воин, Клэрис. Враг убит, ребенок спасен. Вы воин.
Самые стабильные химические элементы, Клэрис, расположены в середине периодической системы, грубо говоря, между железом и серебром.
Между железом и серебром. Думаю, это как раз относится к вам.
Ганнибал Лектер
P.S. За вами по-прежнему должок, вы сами знаете, кое-какая информация. Сообщите, по-прежнему ли вы просыпаетесь ночью, слыша блеянье ягнят. В любое воскресенье дайте объявление в общенациональном издании «Таймс», в «Интернэшнл Геральд Трибьюн» и в «Чайна Мэйл». Адресуйте сообщение А.А.Аарону, чтобы оно пошло первым. И подпишите его «Ханна».
Читая письмо, Клэрис слышала все эти слова, произносимые тем же самым голосом, который насмехался над нею и язвил ее, копался в ее жизни и просвещал ее в отделении строгого режима Спецбольницы для невменяемых преступников, когда ей пришлось продать Ганнибалу Лектеру свои воспоминания в обмен на важную информацию о Буффало Билле. Металлический скрежет этого редко звучавшего голоса она и сейчас все еще слышит в своих снах.
В углу кухни висела свежая паутина. Старлинг сидела, уставившись на нее, пока ее мысли мешались в полном беспорядке. Радость и сожаление, сожаление и радость. Радость от того, что получила помощь, радость, что увидела путь к исцелению. Радость и сожаление, что доктор Лектер послал свое письмо через службу пересылки в Лос-Анджелесе, а там, видимо, пользуются услугами дешевой рабсилы – на сей раз на конверте стоял штемпель почтового отделения. Джек Крофорд будет страшно рад этому штемпелю, да и почтовые работники тоже, и лаборатория.
ГЛАВА 6
В комнате, где теперь проходит жизнь Мэйсона, тихо, но здесь звучит свой собственный пульс – вдохи и выдохи респиратора – аппарата искусственного дыхания, который дает ему возможность дышать. Здесь темно, если не считать мерцания в огромном аквариуме, в котором великолепный угорь, не переставая, выписывает бесконечные восьмерки, а отбрасываемая им тень словно лента движется по стенам комнаты.
Заплетенные в косу волосы Мэйсона, свернутые в толстый жгут, лежат на крышке аппарата искусственного дыхания, закрывающей его грудь. Перед ним висит сложное устройство из многочисленных трубок, похожее на флейту Пана.
Длинный язык Мэйсона просовывается в щель между зубами. Он проводит языком по кончику одной из трубок и дует в трубку вместе с очередным циклом работы аппарата.
Из динамика на стене немедленно слышится ответ на его сигнал: «Да, сэр?»
– «Тэтлер»! – Начальное "т" не произносится, но голос сильный и звучный, как у радиодиктора.
– На первой полосе…
– Не надо мне читать. Дайте на монитор. – В речи Мэйсона отсутствуют звуки "д", "м" и "т".
Щелкает высоко поднятый монитор. Его зелено-голубой экран становится розовым, когда на нем появляется первая полоса «Тэтлера».
«АНГЕЛ СМЕРТИ – КЛЭРИС СТАРЛИНГ, МАШИНА ДЛЯ УБИЙСТВ ИЗ ФБР», – читает Мэйсон, три раза медленно вдыхая и выдыхая с помощью аппарата. Фотографии он может увеличивать на экране.
Только одна его рука торчит из-под одеяла, которым накрыта его высоко поднятая кровать. Он может немного ею двигать. Рука эта передвигается как бледный паук, больше с помощью перемещения пальцев, чем силой мускулов локтя и предплечья. Поскольку Мэйсон почти не может поворачивать голову, чтобы больше видеть, указательный и средний пальцы действуют как антенны, ощупывая пространство, пока большой палец, безымянный и мизинец передвигают ладонь. Вот ладонь нащупывает пульт дистанционного управления, с помощью которого он может увеличивать изображение и переворачивать страницы.
Мэйсон читает медленно. Специальное приспособление, укрепленное на линзе над его единственным глазом, два раза в минуту издает шипение и выпускает тонкую струйку увлажняющей жидкости на лишенное века глазное яблоко, но часто затуманивает стекло линзы. Ему требуется двадцать минут, чтобы до конца дочитать основную статью и дополнительные материалы на ту же тему.
– Поставьте рентгенограмму, – сказал он, закончив читать.
Это заняло всего секунду. Огромная рентгенограмма потребовала специальной подставки с подсветкой, чтобы ее было хорошо видно на мониторе. Человеческая ладонь, видимо, покалеченная. Еще один снимок, на нем вся рука вместе с ладонью. Стрелка, приклеенная к рентгенограмме, указывает на старый сросшийся перелом кости посредине между плечом и локтем.
Мэйсон смотрел на экран в течение многих вдохов и выдохов.
– Поставьте письмо, – произнес он наконец.
На экране возник великолепный каллиграфический почерк, буквы абсурдно огромные в результате увеличения.
Дорогая Клэрис! – читал Мэйсон. – Я с огромным интересом следил за тем, как вас бесчестят и подвергают публичному шельмованию… – Ритм чтения пробудил в нем давно дремавшие думы, которые закрутили и завертели его самого, его кровать, всю комнату, содрали струпья с его отвратительных мечтаний, которые невозможно выразить словами, заставили сердце биться быстрее, опережая работу дыхательного аппарата… Машина ощутила его возбуждение и начала быстрее наполнять воздухом его легкие.
Он прочел письмо до конца, медленно, болезненно, читая в такт работе респиратора, читая, словно верхом на скачущей лошади. Мэйсон не мог закрыть свой глаз, но когда он закончил чтение, его мозг отрешился от того, на что смотрел глаз, чтобы некоторое время подумать. Аппарат замедлил ритм работы. Потом Мэйсон опять дунул в трубку.
– Да, сэр?
– Соедините меня с конгрессменом Велмором. Телефон дайте сюда. Динамик отключите.
– Клэрис Старлинг, – произнес он, словно разговаривая сам с собой, когда следующий вдох аппарата позволил ему произнести это. В этом имени не было взрывных согласных, и он хорошо сумел его произнести. Ни один звук не пропал. Пока он ждал телефонного звонка, он на минутку задремал. Тень угря продолжала скользить по его простыне, по лицу и по свернутым в жгут волосам.