Старлинг встала, чтобы позвать медсестру, но голос остановил ее, прежде чем она дошла до двери.
— Все в порядке, теперь уже все в порядке.
Может быть, лучше задать прямой вопрос, чем пытаться наводить его на нужную тему?
— Мистер Верже, вы когда-нибудь раньше видели доктора Лектера, до того, как суд назначил его вашим лечащим врачом? Вы с ним встречались в обществе?
— Нет.
— Но вы оба входили в состав попечительского совета Балтиморского филармонического оркестра.
— Нет, я считаюсь его членом просто потому, что наша семья всегда была спонсором этого оркестра. Когда нужно было голосовать, я посылал на заседания своего адвоката.
— Вы ни разу не сделали никакого заявления во время суда над доктором Лектером. — Она уже привыкала соизмерять свои вопросы с ритмом его дыхания, чтобы респиратор помогал ему отвечать.
— Мне сказали, что у них достаточно улик, чтобы осудить его хоть шесть раз. Хоть девять раз. А он ушел от всех обвинений, притворившись невменяемым.
— Это суд признал его невменяемым. Сам доктор Лектер не делал такого заявления.
— Вы считаете это различие важным? — спросил Мэйсон.
Его вопрос в первый раз позволил ей ощутить и понять его ум — цепкий и скрытный, совершенно не отражавшийся в лексике, которой он пользовался в беседе с нею.
Огромный угорь, уже успевший привыкнуть к горящему свету, вынырнул из-под камней на дне аквариума и начал свое неустанное кружение — переливающаяся коричневая лента, красиво усыпанная неправильными пятнами кремового цвета.
Старлинг теперь все время ощущала его присутствие, краем глаза отмечая его перемещение.
— Это Muraena Kidako, — сказал Мэйсон. — Есть еще более крупный экземпляр, живет в аквариуме в Токио. Этот второй по величине. Его называют «злобная мурена» — хотите знать почему?
— Нет, — ответила Старлинг и перевернула страничку в блокноте. — Итак, в ходе назначенного судом лечения, мистер Верже, вы пригласили доктора Лектера к себе домой.
— Я больше ничего не стыжусь. И все вам расскажу. Теперь все в порядке. Я получил сполна по всем этим сфабрикованным обвинениям в растлении малолетних, раз уж отработал пятьсот часов на общественных работах — а я работал в приемнике для бездомных собак, — потом проходил лечение под наблюдением доктора Лектера. Я тогда подумал, что если мне удастся на чем-то подловить этого доктора, он будет делать мне некоторые поблажки при лечении и не станет заявлять на меня в комиссию по условно-досрочному освобождению, если я пропущу пару сеансов или если заявлюсь к нему слегка наширявшись.
— Это было тогда, когда у вас был дом в Оуингс-Миллз.
— Да. Я тогда все рассказал доктору Лектеру, об Африке, об Иди Амине, обо всем, и я обещал ему, что покажу кое-что из своего снаряжения.
— Что покажете ему?..
— Разные приспособления. Игрушки. Вон там, в углу лежит портативная гильотина. Я ею пользовался, когда служил у Иди Амина. Ее можно забросить на заднее сиденье джипа и взять с собой куда угодно, в самые дальние деревни. Собирается за пятнадцать минут. Да еще минут десять требуется приговоренному, чтобы приготовить ее к работе — с помощью лебедки. Ну, может, чуть больше, если это женщина или ребенок. Я ничего этого не стыжусь, потому что прошел очищение.
— Итак, доктор Лектер приехал к вам домой.
— Да. Я сам открыл ему дверь — а я был немного «под балдой», понимаете? Хотел увидеть его реакцию и не увидел. Я думал, что он испугается меня, но он, кажется, не испугался. Испугается! Теперь это кажется смешным. Я пригласил его наверх. И показал ему — я ведь взял себе тогда двух собак из того приемника для бездомных, двух собак, они были мне друзьями, я держал их в клетке и давал им вволю воды, но никакой пищи. Мне было любопытно, что из этого в конечном итоге выйдет.
Я показал ему мое устройство с затяжной петлей, знаете, для эротической асфиксии, когда сам себя вроде душишь, но не совсем, это так здорово, возникает такое ощущение… вы понимаете?