Весть об их гибели привела Карфаген в страшное волнение. Как водится, несчастья посыпались на город одно за другим. В Сардинии взбунтовалась тамо
Карфаген действительно оказался в очень трудном положении, и внешние его враги вполне могли использовать это обстоятельство к своей выгоде. Однако ничего подобного не произошло. Сиракузский тиран Гиерон охотно откликнулся на просьбу карфагенян и помог с продовольствием. Конечно, с 263 года, когда началась сицилийская война, он обещал лояльность Риму, однако, как отмечает Полибий (I, 83, 3), перспектива остаться один на один со слишком могучим покровителем его явно не прельщала. Помогая Карфагену устоять, Гиерон прежде всего заботился о защите собственного царства. Что же касается римлян, то они не предприняли ровным счетом ничего, чтобы добить ослабленного врага, и предпочли ограничиться ролью стороннего наблюдателя, строго соблюдающего условия «договора Лутация». Так, они отвергли предложение жителей Утики, готовых распахнуть перед ними ворота своего города, потому что это означало бы нарушение договора. Точно так же — во всяком случае, в тот момент — они не ответили на призыв мятежников Сардинии, пытавшихся залучить их к себе на остров. Но и по отношению к африканским мятежникам Рим демонстрировал удивительную сдержанность. Правда, был один эпизод, когда Рим слегка «повздорил» с карфагенским правительством. Дело в том, что пунийцы арестовали и бросили в темницу италийских торговцев, доставлявших продукты питания мятежникам. Рим прислал своих эмиссаров, которые и потребовали вернуть пленникам — общим числом около пятисот человек — свободу. Карфаген уступил, но лишь в обмен на собственных военнопленных, захваченных Римом в ходе сицилийской кампании (Полибий, I, 83, 5–8). Впоследствии Рим спокойно закрыл глаза на то, как Карфаген вербовал себе наемников в Италии, хотя это явно противоречило условиям договора Лутация (Аппиан, «Libyca», 5). Мы уже видели, что именно это наспех набранное войско позволило Ганнону дать первый отпор мятежникам. Мало того, римский сенат не чинил никаких препятствий купцам, снабжавшим Карфаген всем необходимым, в то же время категорически запрещая им предлагать свои товары бунтовщикам. Приходится констатировать, что римских патрициев и карфагенскую аристократию, заседавшую в Совете старейшин, связывало чувство настоящей, искренней солидарности, как это уже отмечалось историками (G. Picard, 1967, р. 72). Несмотря на соперничество между обоими городами, и тут и там прекрасно понимали: угроза, которую несли Карфагену мятежники, касалась не только его, но имела международный характер. Бунт — штука заразная, и в Риме успели в этом убедиться в 265 году, когда на завершающем этапе покорения Южной Этрурии пришлось подавлять восстание рабов города Вольсинии (ныне Больсена).
Отстранение Ганнона
Стремясь как можно скорее покончить с мятежными наемниками, Гамилькар решил удвоить свои силы и предложил Ганнону объединить обе армии в одну. Однако взаимная антипатия обоих полководцев достигла к этому времени такой остроты, что в дело вмешалось общественное мнение. Карфагеняне постановили, что один из военачальников должен будет уйти, а право выбора единственного командующего армией предоставили самим солдатам. Формулировка, используемая Полибием (I, 82, 5), позволяет предположить, что такое решение, важнейшие последствия которого не замедлили сказаться, было принято народным собранием. Этот эпизод подтверждает усиление политической роли народного собрания в описываемую эпоху. Мимо него не прошел и Полибий, увидевший в этом явлении пагубное отклонение от конституции в том виде, какой известен нам благодаря Аристотелю (М. Sznycer, 1978, pp. 581–583; S. Lancel, 1992, pp. 134–136). Как бы там ни было, Ганнона из армии убрали, а в помощники Гамилькару назначили Ганнибала еще одного полководца, которого не следует путать с сыном Гамилькара, в ту пору еще ребенка. Этот Ганнибал приходился сыном другому Гамилькару — снова перед нами обилие тезок, способное заморочить голову современному историку, — которого иногда называли Гамилькаром Паропосским по имени сицилийского города, под которым он отличился в годы Первой Пунической войны (261–255). Впрочем, кажется установленным, что решение о назначении заместителем Гамилькара этого самого Ганнибала принимала не армия, а опять-таки народное собрание, состоящее из граждан (politai), во всяком случае, именно это утверждает Полибий (I, 82, 12).