Политическая борьба в Карфагене.
Реформы Ганнибала
Заключение мирного договора, которого Ганнибал так настойчиво добивался, знаменовало собой полное крушение всех его грандиозных планов и честолюбивых замыслов. Победителей не судят, но, побежденный, он не мог не выглядеть в глазах своих сограждан главным виновником всех бедствий, постигших Карфаген.
Мог ли Ганнибал рассчитывать на чью-либо поддержку? Безусловно. С именем Ганнибала прочно связывали идею реванша, и это привлекало к нему многих. Соотношение сил и группировок в Карфагене не изменилось. В Карфагене по-прежнему сохранились влиятельнейшие круги — купцы и ремесленники, — заинтересованные в торговой экспансии и, следовательно, в установлении карфагенского господства на торговых путях. Известно, что в период между II и III Пуническими войнами карфагенские купцы торговали не только в странах Средиземноморья, но и в Причерноморье, а также в «стране ароматов», то есть где-то на путях в Индию.
Но на первых порах в основе политической борьбы был вопрос о виновниках поражения. В нашем распоряжении имеется хотя и испорченный, но реконструированный фрагмент Диона Кассия [фрагм., 86; ср. также у Зонары 9, 14], согласно которому Ганнибал был привлечен к суду за то, что не пожелал овладеть Римом и присвоил добычу, захваченную в Италии. За этим сообщением определенно просматривается попытка врагов Ганнибала возложить на него ответственность за поражение и таким образом навсегда избавиться от неудобного и опасного соперника.
Ганнибал не оставался в долгу. Как можно было видеть, уже покидая Италию, он стал распространять версию, что ему не дали победить мелочная скаредность и противодействие карфагенского совета. Эту тему он варьировал при каждом удобном случае. Вот один из характерных и, по-видимому, многочисленных эпизодов. Карфагенское правительство собирало деньги на первый взнос в счет контрибуции. Для населения, истощенного войной, этот налог был в высшей степени тяжелым, да и направлялся он на удовлетворение не государственных интересов, а безмерных аппетитов победителя. В совете господствовало подавленное настроение, но именно Ганнибала в этот момент видели смеющимся. Гасдрубал Гед позволил себе бросить упрек полководцу: ведь он сам виновник слез, проливаемых в городе. На это Ганнибал, по свидетельству Ливия [30, 44], отвечал: «Если бы у кого-нибудь душу так же можно было видеть, как видно выражение лица, то вы легко бы поняли, что этот смех, который ты бранишь, исходит не от веселого, а от почти обезумевшего от несчастий сердца. Он, однако, не до такой степени неуместен, как эти ваши нелепые и отвратительные слезы… Когда с Карфагена стаскивали победоносные доспехи, когда вы видели, что его оставляют безоружным и голым среди стольких вооруженных африканских племен, никто не рыдал; теперь, потому что нужно собирать дань из частных средств, вы проливаете слезы, как будто на похоронах государства».
Подобными речами Ганнибал находил внимательную и сочувствующую аудиторию. Видимо, именно поддержка народных масс привела Ганнибала в 196 г. на высшую должность в государстве: он стал суффетом [Корн. Неп., Ганниб., 7, 4; Ливий 33, 46].
Те речи Ганнибала, которые с большей или меньшей точностью воспроизводит Тит Ливий, показывают, что он стремился к реваншу. Да, собственно, и речей никаких не было нужно. Клятву, данную много лет назад девятилетним мальчиком, хорошо помнили и его друзья, и его враги. Имя Ганнибала само по себе было символом политики войны против Рима, который, конечно, не мог не увидеть в его избрании серьезную для себя угрозу.
Были ли у Ганнибала реальные шансы на успех в новой борьбе с Римом? В 200 г. Рим объявил новую войну Македонии; это в конечной перспективе могло привести к возникновению антиримской коалиции, и прежде всего союза между Филиппом V и Антиохом III, владыкой могущественного Селевкидского царства в Передней Азии. Но Антиох III опасался не только римлян, но и чрезмерного усиления Македонии и потому не вмешался в римско-македонскую войну. В 196 г. Филипп V был вынужден пойти на очень тяжелый для него мир. Только после этого, когда претензии Рима на господство во всем Средиземноморье стало очевидны, Антиох III ввел войска в Малую Азию, создавая тем самым угрозу римлянам, а затем переправился в Европу. В этих условиях, если бы удалось объединить силы Филиппа и Антиоха для совместного удара по Риму с востока, а Карфаген ударил с запада, можно было надеяться на победу. Этим, конечно, объясняются повышенная дипломатическая активность Ганнибала в первые годы после II Пунической войны и его тайная переписка с Антиохом Ill [Ливий, 33, 45].
Главное, что предстояло Ганнибалу, если он желал всерьез готовиться к новой войне, — сломить сопротивление все той же антибаркидской «партии мира». Ливий [33, 46] пишет, что в этот период господствовало в Карфагене «сословие судей». На протяжении длительного времени одни и те же лица непрерывно исполняли судейскую должность. Имущество, доброе имя, сама жизнь людей находились в их власти, каждый, затронувший хотя бы одного из них, неизбежно сталкивался со всеми «судьями». Мы не имеем достаточного материала для суждения о том, что, собственно, Ливий имеет в виду, говоря о «сословии судей». По-видимому, речь идет о созданном в V в. совете 104-х, смысл существования которого сводился к тому, чтобы противодействовать узурпации власти военными лидерами. Такие попытки карфагенские полководцы делали неоднократно в V и IV вв., но, как правило, они кончались гибелью мятежников. Ситуация повторилась во II в., но теперь Ганнибал переиграл своих противников.
Став суффетом, Ганнибал среди многих распоряжений отдал одно, внешне совершенно незначительное, однако послужившее поводом к конфликту, — он приказал вызвать к себе магистрата, ведавшего городской казной («квестора», как его по аналогии с римскими порядками называет Ливий). Магистрат отказался: он принадлежал, объясняет Ливий, к враждебной партии и к тому же по истечении срока магистратуры должен был перейти в «сословие судей», то есть, вероятно, войти в совет 104-х. Конфликт приобрел характер пробы сил, и Ганнибал отреагировал соответственно: он послал «вестника» (очевидно, должностное лицо при суффете, исполнявшее полицейские функции) арестовать казначея и обратился к народному собранию, где говорил уже не столько о магистрате, сколько о «сословии судей», которые в своем высокомерии не подчиняются ни закону, ни властям. Народное собрание сочувственно встретило речи Ганнибала, и он тут же провел закон, по которому «судей» следовало избирать только на один год, так что никто не мог занимать эту должность два года подряд. Какова была судьба казначея, не известно, да это и не было существенно [Ливий, 33, 46].
Следствием закона, предложенного Ганнибалом и принятого народным собранием, должно было стать полное обновление совета 104-х. Прежде новые члены в совет кооптировались, причем делали это специальные коллегии — пентархии. Мы не знаем, сумел ли Ганнибал посадить в пентархиях своих людей, или же он изменил процедуру, тем не менее очевидно: он не пошел бы на такой шаг, если бы не был уверен, что в результате перемен «сословие судей» пополнится сторонниками Баркидов и превратится в его опору. Таким образом, Ганнибал одержал важную внутриполитическую победу.
Основная проблема карфагенского правительства, кто бы ни находился у власти, была все та же — взаимоотношения с Римом. Готовясь к новой войне, ведя секретные переговоры с Антиохом III, Ганнибал должен был все время демонстрировать свою лояльность по отношению к Риму, если только он не желал преждевременного разрыва, и прежде всего пунктуально соблюдать условия мирного договора, а это значило — точно и в срок выплачивать контрибуцию. Горький опыт уже показал карфагенянам, что пощады ожидать не приходится. Когда в 199 г. карфагенские представители доставили в Рим серебро для уплаты первого взноса — то самое серебро, по поводу которого произошло столкновение Ганнибала с Гасдрубалом Гедом, римские квесторы заявили, что оно недоброкачественно: при взятии пробы, то есть при плавке, четверть привезенной суммы исчезла. Пунийцам ничего не оставалось, как сделать в Риме заем для покрытия недостающей части [Ливий, 32, 2].