Разрушение Карфагена
Поражение в войне с Массанассой поставило Карфаген в исключительно трудное положение. Потеряв армию и оказавшись беззащитным перед лицом коварного и неумолимого врага, он явился к тому же и нарушителем римско-пу-нийского договора. Карфаген не только готовил армию и флот, но и без разрешения сената начал войну с Массанассой, союзником римского народа. Все это давало Риму достаточные основания объявить войну, и в Риме приступили к мобилизации [Апп. Лив., 74]. У карфагенского правительства было только два выхода: либо готовиться к войне, либо сдаться на милость римлян, желавших так или иначе привести Карфаген к окончательному порабощению или даже к гибели. Аристократическая проримская «партия», которую поражение Гасдрубала снова привело к власти, избрала второй путь.
Прежде всего карфагенские правители решительно отмежевались от участников войны с Массанассой. Гасдрубал, Карталон и видные их сторонники были приговорены к смертной казни; правда, исполнение приговора отложили. Затем, полагая, что они уже достаточно сделали, дабы представить злополучную кампанию как авантюру частных лиц, за которую государство не может отвечать, карфагеняне отправили в Рим очередное посольство. Оно обличало Массанассу и тех, кто, защищаясь слишком энергично и решительно, подверг город опасности быть обвиненным в ведении войны. Однако все разговоры были уже напрасными. В сенате окончательно победила точка зрения Катона. И если Карфагену немедленно не объявили войны, то лишь потому, что желали накопить как можно больше сил. На заседании сената карфагенским послам был задан единственный вопрос: как могло случиться, что карфагеняне приговорили виновных к смерти не в начале войны, а после поражения и явились в Рим не сразу, а лишь теперь? Карфагенскому правительству было велено передать, что оно недостаточно оправдалось перед римлянами. Послам оставалось только осведомиться о том наказании, какому карфагеняне должны подвергнуться, чтобы снять с себя вину, если римляне считают их виновными. «Удовлетворить римлян» — так сформулировал сенат свои требования [Апп. Лив., 74; Диодор, 32, 3].
Но что же могло удовлетворить римлян? Карфагенское правительство, готовое буквально на все, не знало, что предпринять. Одни думали, что римляне хотят еще денег, другие — чтобы Массанассе были отданы спорные земли. Снова запросили римлян и снова услышали: карфагеняне сами хорошо знают, что они должны делать [Апп. Лив., 74; ср. у Диодора, 32, 1] Судя по дошедшим до нас отрывкам из повествования Полибия [36, 3, 2–3], получив столь «исчерпывающее» указание и не видя никакого выхода, карфагенское правительство начало обсуждать вопрос о сдаче города римлянам. Речь шла не только о признании их господства: рассматривая Карфаген как добычу, римское государство становилось собственником земли и имущества, принадлежавших его гражданам, но и самих граждан. Именно так объясняет положение вещей Полибий [36, 4, 1–4]. Иначе говоря, речь шла о рабстве в прямом и точном смысле этого слова. Правда, римляне обычно «возвращали» сдающимся в большем или меньшем объеме их суверенные и имущественные права, оставляя за собой верховную власть. Такое решение давало пунийцам некоторую надежду сохранить свой город, в какой-то мере самоуправление и возможность по-прежнему обогащаться эксплуатацией крупных землевладений, ремеслом и торговлей.
Смятение и тревога, царившие в Карфагене ввиду крайней неопределенности положения и явно надвигавшейся беды, еще больше усилились, когда стало известно, что Утика, одна из древнейших колоний Тира в Северной Африке, старинная и, казалось, самая надежная союзница, на которую можно было положиться в любых испытаниях, пользовавшаяся в Карфагенской державе особенно привилегированным положением, — эта самая Утика сдалась римлянам [Полибий, 31, 3, 1; Апп. Лив., 75; Ливий, Сод., 49]. Дело было, конечно, не только в том, что Утика опередила карфагенян и тем лишила их некоторых преимуществ, на которые пунийцы рассчитывали [Полибий, 36, 3, 4]. Решение Утики показало римскому правительству, что Карфаген не может больше полагаться на своих африканских подданных и союзников, в том числе и на самых близких. Оно подстрекнуло сенат ускорить формальное [Апп. Лив., 75] объявление войны (ср., однако, у Ливия [Сод., 49], где послы из Утики являются в Рим сразу же после сенатского решения), и в Карфагене хорошо понимали, что действия Утики развязывают римлянам руки. Именно поэтому после длительного и тяжелого обсуждения совет решил придерживаться прежней линии поведения и отправил в Рим посольство с неограниченными полномочиями; послы должны были самостоятельно принимать на месте решения, исходя из обстановки и учитывая положение и интересы своей родины. Однако в Рим послы прибыли слишком поздно (по Аппиану [Лив., 76] и Диодору [32, 6], посольство было отправлено в Рим уже после того, как в Карфагене узнали об объявлении войны).
Вопрос об отношении к Карфагену и о его судьбе до самого последнего момента оставался объектом острой политической дискуссии между Катоном и Насикой [Ливий, Сод., 49]. Катон еще более настойчиво требовал уничтожить Карфаген. Насика по-прежнему возражал, но его мало кто слушал. Кар-фагено-нумидийское столкновение, поведение карфагенских демократических магистратов по отношению к римским посольствам и их отказ от посредничества при решении территориальных споров подтвердили в глазах сенаторов правоту Катона. Сенат постановил: объявить Карфагену войну. Один консул, Маний Манилий, получил под начало пехоту, другой, Луций Марций Ценсорин, — флот. Тайные инструкции, полученные Манилием и Ценсорином при отъезде, заранее отвергали любую возможность мирного урегулирования: они должны были стереть Карфаген с лица земли и только после этого имели право считать свое задание выполненным. Какое-либо другое решение исключалось [Апп. Лив., 75].
Карфагенские послы, явившиеся в Рим уже после этих событий, конечно, не знали о секретных указаниях, которыми окончательно и бесповоротно решалась судьба города. Однако они видели, что в условиях, когда война уже начата, совещаться не о чем. Все еще надеясь мирным путем удовлетворить сенат, посольство объявило о полной и безусловной сдаче Карфагена [Полибий, 36, 3, 8; Ливий, Сод., 49; Диодор, 32, 6, 1]. Потребовать что-либо еще сверх этого, казалось, было уже невозможно. Но послы жестоко просчитались. Правда, доводя до сведения пунийской миссии ответ римского правительства, претор, имени которого источники не называют, объявил, что сенаторы, принимая во внимание решение карфагенян, предоставляют им свободу, законы, всю страну, а также обладание всем имуществом, как общественным, так и частным. Но, добавил претор, все это карфагеняне получат, если в течение 30 дней доставят в Лилибей 300 заложников, сыновей членов совета и коллегии 30-ти, а также выполнят другие требования консулов [Полибий, 36, 4, 5–6; Диодор, 32, 6, 1; Ann, Лив., 76].
Получив такой ответ, карфагенское правительство могло испытывать некоторое облегчение. Конечно, неопределенность сохранялась, так как не было известно, чего потребуют консулы; очень беспокоило и умолчание о самом городе. Но главное — заверения в том, что карфагеняне сохранят свою жизнь, свободу, имущество, — было получено. При этом сенат по настоянию Катона тайно подтвердил консулам свое прежнее решение — вести дело к уничтожению Карфагена [Апп. Лив., 76; Ливий, Сод., 49; Диодор, 32, 6, 1].
Карфагенские власти поспешили отправить заложников в Лилибей. На улицах и в гавани матери с воплями цеплялись за детей, хватались за корабли, разрывали паруса; некоторые сопровождали суда, увозившие их сыновей, далеко в открытое море [Апп. Лив., 77; Полибий, 36, 5, 7; Диодор, 32, 6, 2].