Этот короткий ожесточенный бой лишь отрывочно запомнился Антигону. В памяти запечатлелись распоротый живот ливийца, со стоном обнимающий землю галл, искаженное яростью лицо легионера, рассеченное ударом фалькаты и принявшее какое-то растерянное выражение. Он даже схватился за то место, где был подбородок, точно хотел удержать хлещущую кровь. Следующим ударом невысокий широкоплечий ибер снес ему голову. Но не эта, а совсем другая голова больше всего запомнилась Антигону. Всего лишь час назад она принадлежала трибуну, а теперь чуть покачивалась на воткнутой посреди лагеря пике.
— Я слишком стар для таких проделок. — Антигон потерся спиной о сосну, чудом зацепившуюся корнями за расщелину, и запахнул плащ. — А старикам подобает мирно возлежать на ложе и не слишком часто выходить из дома.
Ночь была холодной и ясной, в небе роились и мерцали звезды. После долгих дождей и снегопада земля окончательно размокла и превратилась в сплошное грязное месиво. Они стояли на недавно вскопанной и укрепленной площадке с наружной стороны вала. Раньше здесь находился передовой сторожевой пост римлян. Отсюда можно было не только наблюдать за подступами к перевалу и Аппиевой дороге, но и в случае необходимости быстро перекрыть их.
— Ты из тех, кто никогда не стареет, — чуть помедлив, отозвался Ганнибал.
— Мое тело так не считает.
— Ну, если ты еще и со своим телом разговариваешь… — неожиданно резко сказал Ганнибал, — тогда никого не вини, кроме себя.
Внезапно он откинулся на спину, вытянул ноги и мгновенно заснул. Дыхание его было ровным и спокойным. Грек предпочел и дальше сидеть прислонившись к сосне, хотя внутри у него все словно налилось свинцом. Усталость сковала руки и нога, она просачивалась в мозг, но не усыпляла его, а, наоборот, вызывала в нем расплывчатые образы и пробуждала воспоминания, обрывки которых упорно не желали складываться в цельную картину. Затем усталость постепенно ушла, но осталось напряжение, заставлявшее по-новому воспринимать окружающий мир. Звезды на небе и лежащий в трех шагах завернувшийся в пурпурный плащ стратег, догорающие костры, звуки шагов и голоса перекликающихся между собой часовых, запах влажной кожи, мокрой ткани, навоза, чеснока, вина и запекшейся крови. Этот запах был присущ тысячам ночей, прошедших с начала страшной, изнурительной для обеих враждующих сторон войны, охватившей постепенно почти всю Ойкумену… Если бы не мужество мерно посапывающего рядом человека, не его полководческий дар и не знание им великого множества военных хитростей, Кархедон давно бы уже пал. Вряд ли его обитателям удалось бы больше трех лет продержаться за могучими стенами. Только стратег, соглашавшийся ночевать в палатке при условии, если у всех его солдат была крыша над головой, и питавшийся с ними из одного котла, еще мог спасти город от почти неминуемой гибели. Воины просто боготворили Ганнибала. За все эти годы его предал только один командир — Муттин, — и то лишь потому, что был доведен до отчаяния глупостью и упрямством своего непосредственного начальника. Лишь двести двадцать иберов после одного неудачного для стратега небольшого сражения перебежали к врагу, а точнее, к пять раз избиравшемуся консулом Клавдию Марцеллу, прозванному «палачом Сицилии» и год назад погибшему под Петерией. Меч Рима — так прозвали его — был сломан, а Щит Рима — Квант Фабий Максим — превратился в дряхлого старика.
И тут на помощь Вечному городу пришел случай в лице юного Публия Корнелия Сципиона. Он долго присматривался издалека к действиям Ганнибала, а потом, хорошо усвоив его приемы, приступил к перегруппировке римских войск в Иберии и обучению легионеров новым правилам ведения боя. Сципион заменил схожее с фалангой линейное построение легионов подвижными соединениями. Но в первую очередь его успехам способствовали бессмысленные приказы старейшин, вынуждавшие Гадзрубала и Магона дробить свои силы. Однако сокрушительное поражение пунов в Иберии неожиданно имело благоприятные последствия. Ни разумные доводы, ни мольбы, ни длинные послания, ни хитроумные интриги не могли поколебать упорствующих в своем упрямстве членов Совета. И только угроза полнейшего краха вынудила их пойти на уступки и послать на помощь Ганнибалу относительно большую армию. Правда, в Италию она шла неверным путем, а возглавлял ее человек, которому следовало бы остаться в Иберии, ибо только он был способен спасти ее от окончательного захвата римлянами. Но соединение двух армий позволяло забыть про эту страну, ибо после совместных действий Гадзрубала и его старшего брата в Италии уже не было бы Сената и никто бы не смог отозвать юного Корнелия в Рим, где, по сведениям лазутчиков, царила сейчас полнейшая паника.