– Это верно, Ламах. Ни одно мое слово так не действовало на войско, как тот прекрасный вид сверху. Вид на мир, который может принадлежать тебе. Понимаешь? Тебе! Да, войско радовалось. Оно рвалось вперед и без приказа. Пойми, Ламах: до проклятого Рима было рукой подать. – Ганнибал выпрямился. Он выкинул вперед указательный палец… – Ламах, впереди был Рим! А подо мною – Цизальпинская Галлия – дорога к Риму! Стужа, снег, лед были уже позади. Впереди – солнце, зелень, победа!
Ганнибал глубоко вздохнул, как тогда, на перевале в Альпах.
Ламах пялил глаза – ему верилось и не верилось: с ним разговаривал сам великий полководец!
– И я пошел вперед. И за мною – все войско. Рим трепетал. Рим дрожал от одних только слухов о моем переходе через Альпы. Такого еще не бывало! А мои слоны заставляли дрожать самых храбрых римских воинов…
– Я знаю еще про твою победу под Требией…
– Правда? – обрадовался Ганнибал.
«Он словно ребенок, – подумал Ламах. – Он, наверное, живет одними воспоминаниями».
– Что же тебе еще известно, Ламах?
Юноша сказал, запинаясь:
– И про твою победу при Тицине знаю... И про глаз – тоже…
Ганнибал хлопнул в ладоши, словно ему только сейчас сообщили про эту его победу над римлянами. Про победу при Тицине…
– Но Канны, говорят, были вершиной…
Ганнибал насторожился:
– Вершиной чего?
– Твоей военной славы.
Ганнибал подумал.
– Возможно, – сказал он. – Я был в двух шагах от Рима.
Да, да! – были великие победы на италийской земле! Верно, победа при Тицине, победа при Требии, при Тразименском озере, величайшая из побед – при Каннах. Потом пали Капуя, Касилин, Петелия и там, на юге Италии, – Локры и Кротон. Целых шестнадцать лет буйствовало войско Ганнибала на италийской земле, оно жгло поля непокорных племен, изничтожало тех, кто смел ослушаться, города и веси превращались в прах. Тридцать с лишним лет не видел Ганнибал родного Карфагена. Старость подошла, а он все бился, бился, бился… А проклятый Рим все стоял, стоял, стоял… Потом – возвращение в Карфаген с пустыми руками… А потом – позорное бегство из Карфагена в Сирию к царю Антиоху и на Крит… И вот теперь – последнее пристанище у царя Прусия…
Ганнибал сказал удивленному Ламаху:
– Были победы, милый юноша, были…
Но он умолчал о том, что произошло между ним и его начальником конницы Махарбалом, сыном Гамилькона. Это было сейчас же после Канн. Еще стонали умирающие, карфагенцы грабили город, насиловали женщин, убивали детей. Канны горели, Канны лежали в руинах, кровь лилась рекой, горожане оглашали воплями весь белый свет.
– Это победа, – сказал тогда Махарбал, принимая кувшин с холодной водой от Ганнибала.
– Да, это так! – подтвердил Ганнибал.
– А теперь – на Рим! На Рим…
– Куда? – удивился Ганнибал.
– На Рим.
– Когда?
– Сейчас! Немедленно! Пока на Капитолии не опомнились от страшного поражения.
– Это невозможно, Махарбал.
– Почему же?
– Надо дать отдых войску.
– Ему не нужен отдых. Ему нужна победа.
– Нужен отдых после победы…
Махарбал помолчал немного, а потом проговорил сквозь зубы:
– Ганнибал, надо уметь пользоваться своей победой.
Это была дерзость. Но Ганнибал простил ее Махарбалу.
Помнил Ганнибал такое же столкновение с Махарбалом, которое случилось на берегу Тразименского озера после битвы.
Теперь, спустя много лет, Ганнибал должен признаться: Махарбал был прав, а он, Ганнибал, не прав…
Ламах что-то говорит, но Ганнибал ничего не слышит. В ушах его звучат как живые слова Махарбала: «Ганнибал, надо уметь пользоваться своей победой»…
Ламах повторяет:
– А про Сагунт все правда?
– Что именно? – Ганнибал вздрагивает при слове «Сагунт». Этот город в Иберии он не забудет никогда.
– Про Сагунт…
Ганнибал вдруг раздражается. Передразнивает:
– Про Сагунт!.. Про Сагунт!..
И это пискливым голосом – голосом Ламаха. А юноша поражается: как? Это сам великий полководец? Да это же обыкновенный человек из маленького никомедийского трактира…
Наверное, Ганнибал почувствовал неловкость. Понизил голос до шепота:
– Да, был Сагунт. Его жители проявили коварство. Они уничтожили все свое золото. Вопреки моему приказу. Унич-то-жили! Да! Да! Ты меня понял, Ламах?
И стал трясти бедного юношу за плечи.
– Понял, понял, великий господин.
– Да, я уничтожил их! Да, я умертвил все живое! Даже кошек и собак! Ибо они стояли на моем пути. Ибо они – хотели того или нет – помогали Риму. А Рим следовало сокрушить. До основания!
У Ганнибала от волнения лоб покрылся испариной. Он начал брызгать слюной. Он потрясал кулаками.
Его взгляд снова упал на раскрашенную чарку. Он мигом пришел в себя. Рукавом вытер лоб. Виновато глянул на юношу.
– Я не жалел себя в войне, – пробормотал Ганнибал. – Я не жалел и своих воинов. И я не щадил врага своего. Не щадил!
– Так говорят, – проговорил Ламах.
– Кто говорит?
– Все…
Ганнибал не мог сердиться на этого простодушного юношу. Удивлялся: до чего же хорошо осведомлен этот мальчик! Значит, кто-то запоминает, кто-то передает дальше и кто-то, возможно, даже пишет обо всем этом…
Ганнибал взглянул в окно. Финикийское стекло было удивительно прозрачным. На дворе – солнце, свежий, пьянящий воздух…
– Сюда! – вдруг вскрикнул Ганнибал. – Сюда, Ламах! – И пальцем указал на дорожку в саду. – Кто это?
– Это воин.
– Чей?
– Вифинский. Его величества.
– Он стоит у выхода?
– Да, у выхода.
Ламах обратил внимание на крепкий подбородок Ганнибала: он вздрагивал. И пальцы рук заметно дрожали…
– Послушай, Ламах: в этом доме семь выходов. Пять из них видны из этой комнаты – с этой и с той стороны. А два находятся вон за той дверью: они потайные. Проверь – поживее! – стоит ли стража у тех двух выходов. Скорей!
Ламах бросается к двери, отворяет ее, скрывается за нею. Ганнибал наблюдает за садом: да, это предательство. Прусий предал его. Недаром прибыл этот посол из Рима: ему нужна его, Ганнибала, голова!.. Ясно одно: все выходы в сад заняты воинами…
Ганнибал падает на скамью. Тяжело падает. Он подымает глаза на стену, где развешано его оружие. Вот его меч. Это его пояс. Это его щит… Его шлем боевой, видавший виды…
Вбегает бледный Ламах. У него дрожат губы:
– Великий господин! Я нашел потайные ходы… Я нашел их…
У Ганнибала пробуждается надежда:
– Говори же!.. Говори! Они свободны?
Губы Ламаха дрожат, а слов не слышно.
– Свободны?
– Нет… Там тоже воины…
Ганнибал сникает. Мгновенно. Сутулится пуще прежнего. Голова падает на грудь…
– Великий господин…
Ганнибал молчит.
– Великий господин!
Молчание.
– Великий господин!
Тихо, очень тихо в ответ:
– Чего тебе?
Юноша мнется. Он крутит золоченую пуговицу у себя на груди…
– Великий господин…
– Говори же…
– А что, если бы не было?..
– Чего не было?
– Если бы не было ни Сагунта, ни Капуи, ни Канн, ни Требии, ни Альп?..
Ганнибал едва шевелит языком:
– Как это не было, юноша? – Ганнибал не понимает, о чем его спрашивают.
– А так. Совсем бы не было… Разве было б хуже тебе, великий господин?
Ганнибал глядит на юношу долгим, мутным взглядом. Молча указывает пальцем на раскрашенную чарку, красующуюся в блеске солнечных лучей.
Юноша берет чарку и благоговейно вручает ее великому полководцу.
Ганнибал отбрасывает кусок хлеба, прикрывающий чарку.
– Пойди порадуй их, – шепчет он, поднося чарку к губам. И выпивает ее. Разом. До дна.
У юноши еще много вопросов к нему. Очень много. И все – один любопытней другого… Но он не успевает и глазом моргнуть, как тяжелая голова Ганнибала падает на стол. И краска – совсем белая краска – заливает лицо великого полководца.
Агудзера – Москва
1982–1983