Его снова толкнули.
— Ганнон! Это я, Суниатон.
Юноша наконец-то смог сфокусировать взгляд на друге, лежавшем всего в паре шагов от него. К удивлению Ганнона, они находились на палубе на носу, под матерчатым навесом, замеченным ими еще на носу лодки. И, похоже, одни.
— Ты несколько часов был без сознания, — озабоченно сказал Суниатон.
Стало существенно прохладнее, вдруг понял Ганнон. В просвете между бортом и навесом он увидел оранжевого оттенка небо. Скоро начнется закат.
— Жить буду, — прохрипел он и потом начал вспоминать, что случилось. — Ты как? Варсакон не…
Он не закончил вопроса.
Суниатон скривился.
— Я в порядке, — пробормотал он и вдруг ухмыльнулся. — У Варсакона теперь долго еще не встанет, сам понимаешь.
— И хорошо! Хренов ублюдок, — хмуро прошептал Ганнон. — Почему же его люди меня не убили?
— Они уже собирались, — ответил Суниатон. — Но…
Услышав, как скрипнули ступени, ведущие на основную палубу, он умолк. Кто-то идет. Спустя мгновение рядом с Ганноном уже стоял египтянин.
— Ты к нам вернулся, — проговорил он. — Хорошо. Человек, который долго не просыпается после такого битья, часто вообще не просыпается.
Ганнон бросил на него гневный взгляд.
— Нечего на меня так смотреть, — с упреком сказал египтянин. — Если бы не я, ты был бы уже мертвецом. Не исключено, что тебя бы еще и трахнули, перед тем как убить.
Суниатон вздрогнул, но ярость Ганнона не знала границ.
— И что, я должен быть благодарен?
— Какой ты горячий, а? — усмехнулся египтянин и присел рядом. — Не то что твой друг.
Ганнон кивнул.
— Попытаюсь продать тебя в гладиаторы. В домашнее хозяйство или для работы в поле ты не годишься. Встать сможешь?
Юноша позволил остальным помочь ему сесть. От режущей боли в груди его лицо перекосилось.
— Что такое?
Ганнон поразился беспокойству египтянина.
— Ничего. Может, пара ребер сломана, не больше.
— И все?
— Думаю, да.
Египтянин улыбнулся.
— Хорошо. Я думал, что пришел слишком поздно. Это могло стать первым случаем, когда мелкие шалости Варсакона зашли слишком далеко.
— Мелкие шалости? — еле слышно спросил Суниатон.
Египтянин махнул рукой.
— Обычно он довольствуется тем, что просто трахает какого-нибудь понравившегося ему беднягу. Раз по нескольку в день. Пока дело ограничивается этим, мне все равно. Это не снижает стоимости рабов при продаже. Но после того, что ты сделал, он бы вас обоих стер с лица земли. Мне плевать на его развлечения, но вот уничтожать ценный товар не следует. Поэтому вы здесь, пока я буду спать. У Варсакона есть ключ от клетки, и я не настолько ему верю, чтобы не предположить, что как-нибудь ночью он всадит вам нож между ребер.
Ганнону очень хотелось схватить капитана за горло и душить, пока тот не задохнется, тогда с его лица исчезло бы это самодовольное выражение. То, что он сохранил им жизни исключительно из-за денег, глубоко оскорбляло юношу. Но в глубине души Ганнон ничуть не удивился. Он сам однажды видел, как отец по той же самой причине приказал рабу перестать избивать мула.
— Здесь лучшее место на корабле. Вы будете укрыты от солнца, и ветер не даст вам страдать от жары. Наслаждайтесь. Мы идем к Сицилии, а потом в Италию, — бросил он, уходя.
— В Нумидии или Иберии у нас, по крайней мере, был бы шанс отправить весточку в Карфаген, — в отчаянии пробормотал Суниатон.
Ганнон с горечью кивнул. Вместо этого их продадут злейшим врагам их народа, они могут стать гладиаторами.
— Не может быть, чтобы такое невезение ниспослал нам Мелькарт. Есть что-то еще, — проговорил юноша, размышляя над тем, за что им досталась такая ужасная судьба. И тут же вспомнил, как уходил из дома.
— Я дурак, — ругнулся Ганнон.
— Что такое? — спросил Суниатон, удивленно глядя на него.
— Я не попросил защиты у Танит, выходя из дверей.
Лицо Суниатона побледнело. Хотя Танит являлась богиней-матерью, она была самым главным божеством карфагенского пантеона. Кроме того, она была и богиней войны. Разгневать ее означало навлечь на себя риск жестокой кары.
— Боги такое не забывают, — сказал он, но быстро поправил себя: — Ты всегда можешь попросить у нее прощения.
Обливаясь холодным потом, Ганнон вознес молитву богине.
— Великая Мать, — умолял он, — прости меня! Не оставляй нас, пожалуйста.
На следующее утро Ганнон так и не вернулся домой. Само по себе это не было чем-то необычным. Но шли часы, и не было ни намека на то, что он появится. В середине дня Бостар забеспокоился. Он начал расхаживать по коридору от внутреннего двора и до улицы, высматривая младшего брата. Потом его терпение кончилось.
— Где Ганнон?
— Наверняка где-нибудь похмельем мучится, — буркнул Сафон.
Бостар сжал губы.
— Он еще никогда так не задерживался.
— Может, прослышал про речь отца и напился больше, чем обычно, — ответил Сафон, глядя на отца в поисках поддержки, но, к своему удивлению, таковой не нашел.
На лице Малха проступила тревога.
— Ты прав, Бостар. Ганнон всегда возвращался вовремя и никогда не опаздывал на занятия. Я-то забыл, а ведь сегодня по его просьбе мы должны были снова обсуждать битву при Экноме.
— Тогда он точно не стал бы опаздывать, — нахмурившись, согласился Сафон.
— Точно.
Внезапно они поняли, что ситуация совершенно иная.
— Малх? Ты дома? — послышался знакомый голос.
Все трое повернулись и увидели крепкого бородатого мужчину, выходящего к ним во внутренний двор. На нем было длинное, едва не до пят, льняное одеяние цвета сливок и головной убор, скрывавший волосы.
Учтиво поклонившись, Малх ринулся вперед.
— Бодешмун! Твой визит — честь для нас.
Сафон и Бостар тут же склонились, выражая почтение. Эшмун не был самым почитаемым в их семье богом, но от этого он не терял своего значения. Храм Эшмуна на Бирсе был самым большим храмом Карфагена, а Бодешмун был одним из его старших жрецов.
— Не желаешь чем-нибудь освежиться? — спросил Малх. — Вина, гранатового сока? Хлеба с медом?
Бодешмун махнул пухлой рукой. Его мягкое округлое лицо тоже выражало тревогу.
— Благодарю тебя, нет.
Малх не обиделся. Они мало общались с миролюбивым и спокойным жрецом.
— Чем могу помочь? — с неловкостью спросил Малх.
— Я насчет Суниатона.
— Они с Ганноном что-то натворили? — тут же спросил Малх.
Бодешмун еле улыбнулся.
— Ничего такого. Ты сегодня Суни не видел?
Сердце Малха замерло.
— Нет. Я мог бы то же самое спросить тебя про Ганнона.
Улыбка исчезла с лица Бодешмуна.
— Он тоже еще не вернулся?
— Нет. Очевидно, тунцу вчера шел счет на тысячи. Любой дурак с сетью мог наловить полную лодку, и уверен, они так и сделали. Когда Ганнон не вернулся, я решил, что они празднуют хороший улов.
Малх тяжело вздохнул, в его голове роились невеселые мысли.
— Странно, что ты пришел именно сейчас. Мы как раз только что заговорили об этом. Ганнон еще никогда не пропускал занятий по военной тактике.
— А Суни никогда не пропускал полуденных церемоний в храме.
На Бостаре лица не было. Даже Сафон нахмурился.
Двое старших непонимающе глядели друг на друга. Внезапно у них появилось общее и очень серьезное дело. Бодешмун едва не плакал.
— Что же нам делать? — дрожащим голосом спросил он.
Малх не позволил сжавшему ему грудь страху взять верх. Он был воином.
— Может, все проще, чем мы думаем, — заявил он. — Нам, вероятно, придется проверить все таверны и бордели Карфагена, но мы их найдем.
Властность окончательно покинула Бодешмуна, и он покорно кивнул.
— Сафон! Бостар!
— Да, отец! — хором ответили братья, готовые сделать все, чтобы помочь отцу. Бостар был в совершенном смятении, и Сафон тоже не выглядел радостным.
— Возьмите воинов из казарм, сколько сможете, — приказал Малх. — Пусть прочешут город снизу доверху. Особое внимание обратите на любимые места мальчишек, вокруг порта. Вы их знаете.