У самых ворот усадьбы бахарнегаша тонкую песню завел странник, хамина, он пел о величии бахарнегаша Исаака и великолепии его дома, хидмо: "Куда расу Тигрэ до Исаака. Исаак - это жеребец, рас - это мул".
Мул жевал траву рядом, через стену были слышны вздохи мула. Бахарнегаш вздохнул тогда, посмотрел на свои худые босые ноги, велел выслать хамина, чтобы он замолчал, и стал пить маисовую водку. Старик успокоился, выглянул в двери и увидел: малые хидмо жен приутихли, было очень жарко, и трудно было ссориться. Малые хидмо опустеют, как только он умрет, жены уйдут назад в города, откуда он их взял. Но покамест они по утрам до полдня полны жизни, криков и ссор! Ссоры - какое хорошее занятие!
Голова его тряслась... Он проживет еще много лет, его отцу было 95 лет, когда он умер. На всякий случай он все же думал о престолонаследии: кому отдавать после смерти жилище, город и ангареб-кровать.
*
Вернулась в его дом младшая дочь, сестра Авраама. Муж ее умер. Рассказывая о нем, дочь хвастала и плакала: он достиг большого богатства, все люди, говорившие на языке амхаринья, бывали у него в доме, у него было много рабов-шангалла, они накуривали комнаты ее благовониями; он пил очень много вина, водки; она была самая любимая жена - азмари пели ее красоту на рынках; один из них научил ее мужа старому способу, чтобы в доме всегда пахло цветами: для этого из сада нужно было провести в дом трубы, и по ним ветер приносил в дом запахи. Муж провел бы эти трубы к ней, но, ах, он умер. Он умер оттого, что съел слишком много брондо и выпил слишком много вина в праздник. Церкви там острые, как горы, не плоские, как здесь.
Она ела прекрасные блюда: много сметаны (брондо посыпают там бербера с перцем, очень густо). Дом у нее был круглый, цукло, она привыкла к круглому цукло. Вот как расшиты ее штаны! Но все же нет земли лучше, чем родная земля, и ничего нет великолепнее города Логона! Какое сравнение!
И старый бахарнегаш оживился, голова его быстро тряслась: это было событие, это было лучше, чем ссоры: из далекого места вернулась дочь и рассказывает удивительные вещи! Он отвел ей с ее служанками отдельное хорошее хидмо, - его очистили, устлали турецкими коврами, и оно теперь было нарядное, вполне пригодное для жилья; раньше здесь помещались двое ослов и лошадь. Он приглашал к себе самых почетных граждан, чтобы они послушали, как хорошо, в каком великолепии жила его дочь, пока не умер ее муж: бог призвал его к себе, перед смертью он получил полное отпущение грехов.
Каждый вечер собирались гости из соседних поселков в хидмо к бахарнегашу; он угощал их, а дочь рассказывала. Каждый вечер прибавлялось что-нибудь новое: алкачи, плакальщики, так плакали по ее мужу, что за много верст был слышен их плач и люди сбегались, а иудеи-фалаши убегали куда глаза глядят из своих селений: думали, что война.
Гости смеялись.
Ее муж был человек святой жизни, рассказывала она в третий вечер, он от святости и умер. Каждый день к нему собирались монахи, читали евангелие и устраивали споры о вере, иногда дрались между собою. Даже турки считались с ее мужем и, может быть, боялись его. Уважение было всеобщее. Однажды две золовки вздумали обидеть ее, и ее муж приказал им в наказание таскать друг друга за волосы. Они таскали, таскали и под конец очень озлились друг на друга. Женщины там, на юге, гораздо хуже логонских. Она всех затмила красотою. Там женщины далеко не бедные доят коров! То, чего здесь, в Хамассие, не принято даже у служанок!
Гости смеялись и удивлялись такому неприличию.
И сам бахарнегаш и гости знали, что ничего этого на самом деле не было, но одновременно все верили, что было; иногда бывает такая странная и богатая жизнь, о какой рассказывала эта красавица! Бывает! Она, может, и не так далеко жила отсюда. Кой-кто слыхал о ее муже; может быть, он и не был так богат. Но ее муж умер, вот она вернулась домой, и все это интересно и правдоподобно.
На четвертый вечер она захотела плясать в память мужа. Все было обставлено прилично. Были приглашены монахи с гор, из соседнего монастыря св. Бицена и другого - св. Михаила. Они отслужили обедню с музыкой и пляской и остались на вечер - посмотреть, как будет плясать дочка бахарнегаша.
Все взрослые сыновья, войдя, стали на колени и поцеловали колено отца. Но он не ответил им, даже не махнул рукой. Монахи вели остроумный спор, а шут предлагал им забавные вопросы. Они, увлекшись, рассказали, как жил человек в городе Ансуме и захотел разбогатеть; он пошел к колдунье Марит и спросил ее: "Как мне разбогатеть?" Колдунья сказала: "Опои своего отца водкой или зельем, потом зарежь, вынь печень и съешь ее". Тот так и сделал. И разбогател. Пошел к отцу нашему Самуилу и пожертвовал довольно много денег на монастырь, спросил, как покаяться.
Тут в покое стало тихо. Сыновья жадно смотрели в лицо монахам, приоткрыв рты. Бахарнегаш оттолкнул кувшин с водкой и всматривался в сыновние лица, в их выражение. "И Самуил, наш отец, пчела пустынная, сказал: "Пусть грешник покается, предпримет паломничество в Иерусалим" - и простил грешного сына". Тут бахарнегаш сказал хрипло: "Мне больше нравится Габра-Ияссу. Этак все сыновья будут есть печень отцов своих. Такие чудеса следует излагать на священном языке, а не на простом тигринья". Монахи тогда спохватились и добавили, что по пути в Иерусалим грешного сына убили разбойники. Это уж они сказали на языке гез.