Мой похмельный психоз был препровожден в прихожую, где с разрешения консьержей я начал обуваться. Из своей комнаты выскочил мелкий. Смешная мятая пижама, красные горошины на легкой белой ткани. Подбежал, обхватил меня за колено и заплакал во весь голос:
— Папа! Не уходи! Папа! Папочка!
— Норма, забери его! — крикнул я.
Сынок понял, что происходит, он знает про аресты, наручники, патрульных — и это не хорошо. Зачем криминальные ролики? Детям — зачем?
— Папа! Останься! — кричал Давид. Борис оторвал его от моей ноги, но маленький стал колотить ладошками по куртке консьержа. — Развяжи папу! Отпусти! Отпустите!
Капрал накинул мне на плечи пальто и выставил меня на площадку. Пригорин вылез следом и захлопнул дверь.
— Вот зверек! — со злобным восхищением проговорил он. — Чуть палец не откусил.
Из-за двери слышны были стоны Давида: «Папа, папочка, куда?..». Капрал шмыгнул носом и потер левый глаз тыльной стороной ладони. Этой же рукой толкнул меня в спину.
Лифт был заблокирован на нашем этаже. Меня ткнули в устав Гапландии. Кабина поехала вниз.
В вестибюле старый консьерж сказал то ли мне, то ли коллегам:
— Попался голубчик.
Мне захотелось сказать, что я не скрывался и готов всегда явится по первому вызову. Это подтвердила собака во дворе, провожая нас сочувственным взглядом. Дорогой ты мой сукапес! Только вчера познакомились, кто мог бы подумать? Собака рыкнула — все разъяснится, мы еще посидим на ступеньках, повоем, попьем вискаря.
Сегодня приморозило слегка, на крышах и перилах вспенился иней. Запихали меня в полицейскую теслу, сжали телами с обеих сторон. Водитель глянул в зеркало заднего вида и, кажется, мне подмигнул. Не дружески, а как бы плотоядно. Так повар говорит куску говядины: сейчас- то мы тебя разделаем, зажарим, в сметанном соусе утопим.
Возникло такое чувство, что это происходит не со мной. Будто кто-то управляет сюжетом, сочиняет и в любой момент может провести курсором, вернуть персонажа, то есть меня, на час, на день и год назад. Как сказано в старой книге, и сказано странно: где-то у моста Чинвад Боги занимаются вселенскими делами. Но у одного из них все валится, негодно получается…. Тогда этот мыслящий наперед Бог и решил: я сейчас сочиню. И начал творить. Он отделил твердь от воды, воспламенил светила, вулканы. Перемешал моря, океаны. Слепил потешную живность. Пишет!.. Придумал героев, характеры их, населил им созданный мир. Радетель! Боги живут вечной заботой. Там Таргитай враждует с Осирисом, Вишну дружит с Иштар, а этот все пишет — я де творец. Другого он не умеет. Да и не хочет. У моста Чинвад Боги занимаются вселенскими делами.
Я бы сейчас помолился, но это надо уметь.
— Маячок заработал, — сказал капрал. — Включился телефон злодея.
Злодей сегодня, стало быть, я. Понял уже.
— А где? — поинтересовался Пригорин.
— Так в ихней же Гапландии. Вернемся?
Пожалуйста! Вернемся! Отъехали всего ничего.
— Не в «ихнем», а в «их»! Сколько раз говорено! — ругнулся Пригорин. — Не будем возвращаться. Что мы конвойные? Своей работы полно.
Телефон я выронил, когда бухал с собакой. Сидели мы у парковки, за чьей-то теслой, помню бордюрина была жесткой. Там и посеял. Придется штраф… что за мысли, мать твою! Меня под арест взяли с утра! Какой штраф? Штраф — пустяки, оплатим, что я на штраф не заработаю?
Патрульная машина повернула у Парка Памяти. Здесь я гулял с ребятишками, когда они были младше, а я энергичней. Бюсты, памятники, обелиски в парке развалены были вдоль клумб и деревьев. На елках висели шишки. Иногда в ветвях можно заметить рыжую белочку. «Куда ни плюнь, этот Павлик Матросов», — совсем по-взрослому ворчит Борис, ему уже тринадцать. А Дава читает на стеле медленно по слогам: «строгая жизнь ради долга, существенная, всесторонняя верность человейнику и смиренная, молчаливая преданность государству». Что такое государство, спрашивает мелкий. А на высокой сосне в курчавой кроне трудяга дятел долбит по коре, звук разлетается по широким аллеям, коротким тропинкам, парк на минутку становится жив. Суровые брови мертвых героев выбиты в мраморе грубым зубилом, хмурятся кумиры — почтительная неподвижность. Помним. Скорбим. Голимая некрофилия, смеется Борис. Улицы имени трупов, скульптуры мертвецов, портреты предков… (душеспасительный подзатыльник имени меня) … надо, так надо, вздыхает подросток. Вырастешь, сам все поймешь, наставляю я с отеческой всёиспытанностью. Давно это было, словно вчера.
А сегодня — приехали.