— Лапушка мой, — сказала она, обращаясь к Анжею, — нужто зашел! Ну наконец-то, а то всё сидишь там у себя как сыч и не видно-не слышно. А это кто? Ах! Неужели наша Чёрная Овечка вернулась! Иди сюда, милая, дай я тебя обниму!
Хлома кинулась выполнять свои любвеобильные угрозы. Пока Анна вежливо отвечала на бесконечные вопросы о своём житие-бытие, Анжей хотел было спросить про работу, как вдруг один из мужчин за столиком повернулся и громко сказал:
— Ба! Да это же Анжей! Что, конопатый, пришёл закладывать мамкины украшения?
Прикрыв глаза, Анжей медленно-медленно вдохнул.
Повернулся к говорившему.
Мужчина шёл к нему, неприятно ухмыляясь. Небритый подбородок, бегающие глаза, грязная рубаха и широченная улыбка — ничего из этого не прибавляло ему очарования. Он подошёл, закинул руку Анжею на плечо, но тот отпрянул, жестом попросив не делать так больше.
— Эй! — подала голос Анна. — Что ты творишь?
— Оооо, нет, это я бы хотел узнать, что этот рыжий творит. Где наш дом?
— Это наш дом. Мой и Аннин, — тихо ответил ему Анжей.
— Ух, да ну, что то-то твоя мама с нами не о том говорила.
Голос сестры был оглушительным. Она вышла вперёд, уперев руки в бока, вздёрнула подбородок и заглянула коллектору прямо в глаза, хотя и была ниже на целую голову.
— Послушай-ка сюда! Все долги мы отдадим, но сейчас отвали от нас! Ты ничем не поможешь, если будешь тут стоять и угрожать, ни денег не получишь, ни дома, ничего! Только нарвёшся, и всё.
Мужчина осклабился:
— На кого нарвусь, на тебя?
Овечка сделала шаг вперёд.
— Да, на меня. И тебе не понравится! Ты знаешь…
— Так! — хозяйка трактира ударила метлой, привлекая внимание. — А ну-ка прекратить! Ещё мне не хватало тут ссор, хотите драться — деритесь на улице, а тут либо ешьте-пейте, либо тихо идите, понятно?
Мужчина фыркнул, наклонился, прошептал:
— У вас времени до весны! — и, развернувшись, ушёл за игровой стол.
Анжей потянул сестру за локоть, утягивая в другую сторону, к стойке.
— Простите, Хлома, мы не хотели шуметь.
— Ничего, золотце, я понимаю. Понимаю, как вам тяжко сейчас приходится. Мама твоя, и твоя тётка, Овечка, конечно, маху дала, пусть Маяк ей светит вечно, но вот так вот ввязываться в долги…
На эту тему говорить совершенно не хотелось, поэтому виновник торжества перевёл тему:
— Ну да, мы собственно об этом же… Хлома, может, вы знаете, есть ли в городе работа? Для меня и для Анны, — он обернулся на сестру, которая всё ещё метала молнии в игровой угол.
— Не называй меня Анной при других, — проворчала сестра. — Сколько раз тебе это повторять?
— Прости.
— Чего прощать, просто говори по-нормальному.
Протирая тарелки, хозяйка задумалась на секунду, но покачала головой.
— Милый, боюсь, нет, зимой-то какая работа… Вот после Мёртвой Метели уже можно думать, да там уже весна. Это вам в город надо.
— Дак пока до него доедешь.
— Ну да, ну да, — закивала Хлома, с энтузиазмом подтверждая безвыходность ситуации. — Да и тем более такое событие, кто сейчас будет о работе думать, они себе новое развлечение нашли, а их зимой не так-то много, сами знаете.
Тут Анна оживилась. Перегнулась через стойку:
— Чего? Какое событие?
— Ах, ну точно! Вы же не в курсе совсем, чего это я… В общем, — она понизила голос, хотя с такого расстояния игроки их вряд ли бы слышали, — в общем, у нас тут теперь баш!
Сказав это, она победно посмотрела на гостей, с видом “ну что, не ожидали?” и скисла, не заметив бурной реакции.
— Чего?.. — спросила Овечка.
— Ну, баш. Эти люди-духи с острова Цветов, виновники Жатвы. Вы что, ребятушки?
— Да не, мы знаем, кто такие баши! Мы не поняли сути.
— А… — Хлома поставила тарелки и принялась вытирать стойку, рассказывая. — В общем, наведался к нам баш, с клычками такими смешными, как у хорька совсем. Чернявенький. Приходит и говорит — представляете? — говорит: “Ну острова Цветов больше нет, я тут жить буду, в порту! Выделите мне бочку!”. А все сначала не поверили, про них же говорили всё, что страшные как смерть, и Свет могут съесть на раз-два, а этот нет, юноша симпатичный и безобидный. Ну он и поселился в бочке, кажется. Не знаю, говорили, что они страшные, но этот вроде мирный. Рыбу ловит. У нас мужики думали было его побить, да что-то всё не решаются.
Анжей, хмурясь, пилил взглядом стойку и пытался вникнуть в происходящее, раскладывая всё по полочкам. Он никогда не отличался быстротой реакции, но тут потерялся совсем.
Анна тихонько погладила его по плечу, возвращая в реальность.
— А давно он пришёл?
— Ну, пару дней.
— О, здорово! Я хочу с ним поговорить, можно?
— Да кто ж запрещает! Он на пирсе, в бочке. В какой не знаю, но думаю, вы поймете.
— А местные как?
— Ну как-как? Взрослые сторонятся, детишки тянутся. Он сам не очень дружелюбный, мне кажется. Но нам-то что, пусть живёт, лишь бы никого не съел.
Тут в Анжее начала расти тревога, стремительно и бесповоротно стала крутиться, как вихрь где-то у рёбер. Он не мог понять, как так вышло: что значит, что острова больше нет? Как баш поселился среди людей? Это же абсурд какой-то! Может, соврал? Да, баши ещё те лгуны, наверняка соврал, но всё же надо понять, надо узнать…
Но легче это было выяснить у первоисточника. Развернувшись на каблуках, он сухо попрощался с трактирщицей и пошёл прочь так быстро, что Анна еле-еле за ним поспевала. Отвязал Бузину, прыгнул на сани, свистом подозвал собак и поехал к берегу. Анна успела вскочить на подножку.
— Знаешь, ты мог и подождать! Он никуда в своей бочке не укатит!
— Знаю, но я волнуюсь.
Сестра похлопала его по спине.
— Я понимаю, но рано. В смысле, ладно, я не понимаю. Какой-то безумный баш тебя так волнует? Или ты со всеми так крепко подружился?
Дома и прохожие проносились мимо. Желание ударить поводьями было велико, но возница понимал, что это бесполезно и опасно, поэтому сдерживал и себя, и оленя.
— Дружил я с ним или нет — это не важно, если произошла беда.
— Сколько декад жили, причиняя беды другим… — начала было Анна, скрестив руки на груди, но впереди уже показался пролив.
Ветер тут же напомнил о себе, бесчестно сбивая капюшоны и пробираясь под пальто. Бузина недовольно тряхнула головой, издав перезвон. Собаки прижали уши.
Анжей привстал, осматривая причал. Всего три помостка, ряд лодок, шлюпок и маленьких корабликов, а чуть дальше — рыболовные снасти и бочки. Направил сани туда, слушая, как Анна говорит, указывая на белый кораблик:
— Вот это “Чайка” Шема. Я на ней приплыла.
Они ехали по дороге вдоль рыбаков, отправляющихся в море. Мужчины и женщины с обветренными лицами, зоркими глазами и мозолистыми ладонями, одетые в тюленьи шкуры, защищающие от капель и ветра, перебирали сети, толкали лодки и заматывали удочки.
— Эгей! — крикнула Анна им. — Не видали тут бочку с башем?
Рыбаки переглянулись и дружно указали вдаль.
Проехав ещё минут десять, Анжей и Анна оказались в конце причала и, заодно, деревни: здесь уже начинали возвышаться недружелюбные серые скалы, облепленные водорослями и ракушками. Каменный берег принимал в свои объятия мёртвую утварь: дырявые лодки, скелеты корабликов, сломанные паруса, худые сети и, конечно, бочки. Сани остановились: дорога закончилась, а вода слизывала снег с пляжа.
Мерный шум волн и визгливый чаячий крик — вот и всё, что было живого в этом тупике.
Брат с сестрой переглянулись. Затем Анна спрыгнула с саней, огляделась. Пожала плечами, сложила варежки рупором и крикнула:
— Эгей! Баш в бочке! Ты тут?
Ответа не было. Блинчик и Яблочко гонялись за чайками среди лодок, но больше — ни движения.
Анна попыталась ещё раз: