– Да Гарабомбо я, Понсьянсито!
Но Хименес разгружал мешки так спокойно, что Гарабомбо озарило: а ведь он его не видит! Не видит! Гарабомбо стоял на том самом углу, где семь лет назад заболел роковым недугом, и время для него остановилось. Ему стало страшно; все улетучилось – и убеждения, и слова политических. Он думал, дрожа, что недуг гнездится не в теле, его напускает место, его вдыхаешь о этим разреженным воздухом. Потому ему и полегчало, что его увезли насильно, удалили от гнусных миазмов, а когда он снова, вступил на землю своей беды, болезнь овладела им, растворила, испарила его плоть.
– Ты не узнал меня, Кристобалито?
Не отвечал и Кристобаль. Он потолстел. Из тюрьмы он уходил тощим, теперь стал жирным. Он-то трусом не был. Все месяцы, что они просидели, он неустанно плел стулья. «Тюрьма но молотилка, – говорил он. – Кому пора умереть, тот где хочешь умрет». Но Кристобаль не оглянулся, и Гарабомбо отступил, качаясь. Голова у него кружилась, он прислонился к стене. Дома, люди, лошади метались в его испуганном мозгу. Он вспомнил, как левак Мочо растолковывал ему, чем он болен. Да, но то было в Лиме! А тут, в Янауанке? Мочо тут не бывал. Солнце сверкало на крышах, изъеденных зеленью и запустеньем. Гарабомбо забыл о чем его просил аптекарь, и пошел к нему.
– Что с тобой, сынок? – спросил Ловатон, испугавшись, что он такой бледный. – А я думал, ты идешь в Чинче!
Гарабомбо подождал, пока уйдет покупательница, и рассказал что с ним стряслось. Старик опечалился.
– Какая там болезнь, Гарабомбо! Не хотят они тебя видеть. Ты знаешь, они теперь надсмотрщиками в поместье?
– Что ты говоришь, дон Хуанчо?
Гарабомбо вцепился в испачканное дерево прилавка.
– То, что слышишь, сынок. Их очень любит зять номер один.
У владельца огромных земель, называемых Чинче, было много зятьев, и крестьяне знали их не столько по именам, сколько по номерам, в том порядке, в каком они женились. Антолино был зятем № 1; Эберто – зятем № 2; Сакраменто – зятем № 3; Прематуро – зятем № 4. Любимцем хозяина был Антолино. Зять № 2 отличался похотливостью и чувствительностью. Зять № 3 пил. Его волновали только водка и бабы, которыми с ним делился дон Гастон. Зять № 4 был своенравен, злопамятен и жесток. Своих пеонов он безжалостно наказывал за малейшую провинность. Две недели тому назад Освальдо Гусман нечаянно положил кусок бронзы в мешок с углем. Зять № 4 велел подвесить его на каменной арке помещичьего дома, где он и провисел три дня, как он ни плакал и ни молил. Зять № 4 не сдался, когда его дочери стали перед ним на колени и просили: «Папочка, отвяжи его! Отвяжи ради нас!» Отвязали Гусмана лишь после того, как зять № 1 вернулся с попойки, и стоны мешали ему отоспаться.
– Да ведь в тюрьме Кристобаль не о том думал, чтобы спастись! Мы целые ночи говорили, как отомстим.
– А теперь они надсмотрщики. Из тюрьмы вышли как шелковые. Только они приехали, зятья их и наняли.
– И ради этих гадов я себя не пожалел?
– Худо им было, Гарабомбо. Сам я видел, как их окунали в реку.
– Худо, это так. Только старики же вынесли, а уж им, молодым…
– Старикам нечего терять.
– Тогда мне надо бы стать главным надсмотрщиком. Кто-кто, а уж я настрадался!
Старик глядел на него многомудрым взором.
– Может, и станешь…
– И вы в это верите?
– Я верю в то, что вижу, Гарабомбо. Мне шестьдесят лет. Я видел, как вместе с волосами выцветает и храбрость. Гнедая лошадь трижды меняет цвет.
– Я вороной конь, дон Хуанчо.
– Дай тебе бог, Гарабомбо, всегда быть черным, как дрозд!
Гарабомбо хотелось сбить кулаком печальную мудрость старика, возглавлявшего общину.
Глава седьмая
Письменный отчет о том, как Ремихио старался открыть, кто же мешает собираться отцам Янауанки
Глубокоуважаемый, обожаемый, добрейший, хитрейший и скорейший сеньор субпрефект!
Искренний поклонник и воздыхатель Вашего превосходительства пишет Вам и докладывает:
о том, что он, нижеподписавшийся, в здравом уме и твердой памяти, всецело предан режиму, что и говорить;
о том, что, судя по газетным известиям, которые у меня перед глазами, генерал Одриа недавно сломал ногу;
о том, что сам я хромаю от рождения, то есть еще с материнской утробы, что доказывает мое единодушие с властями;
о том, что Вам, сеньор субпрефект, достойнейшему представителю нашего хромого Главы, весьма важно знать, кто же именно, по слабости кишечника, порочит город Янауанку;
о том, что, как всем известно, некое лицо (или некие лица), лишенное, патриотических чувств, с некоторых пор оскорбляет город вышеупомянутой слабостью;