о том, что отцы города, неоднократно собиравшиеся, чтобы поддержать кандидатуру нашего хромого Главы и не допустить' ничьей другой победы, всякий раз были вынуждены разойтись вследствие слезоточивых газов домашнего изготовления;
о том, что я, стремясь доказать сеньорите Консуэло мою преданность режиму, начал расследование, дабы открыть, какие оке газы скрывают злоумышленника;
о том, что ради этого я на собственные свои средства приобрел немецкий анилин разных сортов;
о том, что, следуя принципу «дела, а не слова», я спрятал этот анилин в креслах зала для собраний, дабы окрашенные газы выдали лицемеров, ибо все зависит от того, через какое стекло глядишь на жизнь;
о том, что Вы, сеньор субпрефект, думая послужить этим славе нашей провинции, а возможно, и по несчастной случайности поели в тот день своих любимых таку-таку в тесте;
о том, что, как выше указано, я скромно надеялся обнаружить смутьяна по цвету газов, а вышеупомянутые газы, как на беду, оказались наиболее яркими там, где сидит Ваше превосходительство;
о том, что я, напротив, сижу уже три века и шесть минут, не получая ответа на письма, и все из-за краски и из-за тебя, Консуэло!..
о том, что я одинок;
о том, что было бы лишь справедливо получить с помощью божьей ответ от тебя, сеньорита субпрефект, краса наших дней, брюхо на ножках, тыква с глазами, мешок дуралейства, сундук мошенства, бездонная бочка, подгнивший банан, яркая бабочка, крошка-колибри, труженица-лама. Любить я не обязан, Нагорная Проповедь мне не указ, и потому буду тащить до смерти всю ненависть, что во мне есть.
Глава восьмая
Достоверная летопись раздела пуйуанских земель
А я все жил в ущелье Хупайканан. Знаете вы эти места? Ну и хорошо! Там дождь, дождь и дождь. Когда не лило, мы спускались вниз, собирали ламий помет. Летучих мышей можно выкурить только дымом. Хупакайканан – истинное царство этих гадов. В лощине почти и не сыщешь сухого места. А мы там жили. Держались мы одной надеждой: скоро лету конец.
– Гарабомбо, октябрь на носу, – сказала мне как-то жена моя, Амалия.
– Знаю.
– В октябре делят землю. Каждый октябрь дон Гастон распределяет участки.
– Знаю.
– Может, он забыл, что ты его обидел.
Летучие мыши сказали «плаф, плаф!». Я подбавил в огонь помету.
– Он не тебя одного прощает. Вспомни хромого Грихальву! Дон Гастон не выделил ему надела, а на другой год он поплакал, и дон Гастон его простил. Может, простит и нас. Пошел бы ты, а?
– Подумаю.
Я мало спал. А вдруг она права? И впрямь, что ж такого? Попытка не пытка. Утром я сказал ей:
– Амалия, я, скорее всего, пойду.
– Ты его проси, Гарабомбо! Может, ты исцелился… может, он тебя увидит и выделит нам земли. Что ж такого? А там посеем маис, разведем овечек! Чего не бывает?…
Сантос Хулка сказал мне, что распределять участки будут третьего числа, в лощине Микске. Я спустился вечером, накануне. В лощине был праздник. Пели рожки, гремели барабаны. Сотни мужчин, женщин, детей ждали рассвета. Часов в десять поднялся крик – приближался дон Гастон со своими зятьями и надсмотрщиками. Дон Гастон хорошо ездит верхом, конь под ним так и ходит. В этом году он выбрал гнедого по кличке Император. № 1 был на Колибри, № 2 – на Росинке, № 3 – тоже на кобыле, не помню, как ее зовут. Император пробежал рысью всю лощину. Дон Гастон Мальпартида остановил его и перекрестился.
– Во имя отца и сына и святого духа, приступим к разделу земель. Благословение на благочестивых!. Каждый получит участок и столько мешков семян, сколько у него детей. Пять детей – пять мешков; трое – три; а если детей нет, один мешок все же будет.
Народ поежился. Из одного мешка выходит пять мешков, ну – шесть. На год не хватит. Но никто не посмел возразить. И дон Гастон приступил к разделу.
– Отсюда и до того места, где остановится мой конь, сеет Франсиско Герра.
Император тронулся рысью, за ним – конь и кобылы трех зятьев. Мы побежали следом. Дон Гастон остановился метрах в ста.
– Отсюда и до следующей остановки участок семьи Гевара.
Император пробежал метров двести.
– Отсюда до тех камней участок Больярдо.
Мы побежали.
– Отсюда и до остановки участок Гусманов.
Так бегали мы все утро. Конь останавливался, где ему вздумается, а люди то горевали, то радовались, ибо иногда он заходил дальше, чем хотел бы хозяин, и тот смеялся: «Что ж, помог тебе Петр-апостол, значит, и бог благословит!» Но днем участки стали поменьше, а под вечер выходили истинные лоскутки. Наконец, осталось наделить землей бобылей и вдовиц. Было пять часов. Дон Гастон снял шляпу и перекрестился.