– Что же тогда?
– Возьмем земли силой! Мы – хозяева по закону. Нам дали права в тысяча семьсот одиннадцатом году.
– Что с них толку? – сказал Корис. – Дон Хуан не может тронуться с места. Дом его стерегут день и ночь. На что нам бумаги?
Мелесьо Куэльяр засмеялся.
– Бумаги уже в Лиме!
– Как это? Ловатона стерегут день и ночь. Как он вышел?
– Он не выходил.
– Как же вынесли бумаги?
– Их взял Гарабомбо. Средь бела дня, у них под носом. Я сам видел. И Солидоро, и Эрреры следили за домом из кабачка. Но Гарабомбо вошел.
– Быть не может! Они и муравья не пропустят.
– Гарабомбо лучше муравья. Он – невидимка! Средь бела дня прошел он Янауанку и поднялся к Чипипате. В Манчакайо ждали люди, он передал им бумаги. Сейчас в Лиме уже сняли с них копию.
Все дрожали.
– Правда это?
Все повернулись к Кайетано.
– Правду говорит Мелесьо, дон Амадор?
– Правду. Гарабомбо – невидимка! Недуг поразил его много лет назад. Но теперь это не беда, удача.
– Ай-я-яй-яй-яй!..
– Чего ты боишься? Радуйся! Он ходит, где хочет. Кто схватит его? Сейчас он собирает подписи, чтобы сменить нашего выборного.
– Да, при нем, при гадючем сыне, нам ничего не добиться!
– Его сменят! В уставе Управления по делам индейцев сказано: если две трети общины против выборного, можно выбирать другого.
– Да в жизни хозяева не позволят, чтобы мы собирали подписи! Кто пойдет по их поместьям?
– Гарабомбо ходит! Ему нет преграды. На той неделе он был и в Чинче, и в Пакойяне. Его не увидели!
– Это так, – подтвердил Корасма. – За ним не усмотришь! Когда действует он, бояться нечего.
Раздался злобный голос тощего человека с выпученными глазами.
– Что ты кормишь нас баснями, Корасма? Что нас смущаешь? Говорить легко. А как мы освободим пеонов? Хозяев они не бросят. Пообещают, но бунтовать не будут. Вот увидишь! Бросят они нас, и мы сгнием по тюрьмам.
– Нет! – сказал Эпифанио Кинтана. – Мы пришли, и мы. не отступим. Если Янауанка нас поддержит, мы будем бунтовать.
– Кто вас знает! Может, вы хотите украсть бумаги и отдать их помещику.
Корнелио Бустильос, узловатый и длинный, как посох, встал с места. Глаза его горели.
– Мехорада прав. Я был начальством. Я знаю. Нам не совладать с ними, – он презрительно махнул рукой. – Они за нами не пойдут. Они выдадут нас полиции за милую душу!
– Нет, сеньоры! – вскричал Макарио Валье. – Нет, старшины! Я пришел сказать, что Сантьяго Пампа с вами. Если нас поддержат, мы будем бунтовать. Вот наши посланцы. Вот сеньор Амадор Лойола, из Сантьяго Пампы. Я за него ручаюсь. Вот Бенхамин Лопес, из Уачос. Он честный человек, кто скажет, что он солгал? Ручаюсь и за него! Из Качипампы явился дон Ригоберто Басилио. Разве он двуличен? За него я тоже ручаюсь! Дон Сильвестре Бонилья из Сантьяго Раби, из Помарайос – сеньор Толентино, из Тинго – Эпифанио Кинтана. Кто из них плох? Все – верные люди. Все будут бунтовать. Вы можете верить им. Помогите же нам!
– Что скажете? – спросил Куэльяр.
Бее помолчали.
– Если Гарабомбо нас возглавит, – негромко сказал Эпифанио Кинтана, – Тинго поднимется.
– Если Невидимка объединит селенья, поднимется Уачос, – сказал спокойный Лопес.
– Помарайос поднимется, если он будет главным! Только с ним мы не боимся!
– Главным он будет, – заверил Амадор и, как всегда, улыбнулся.
Глава пятнадцатая
П рошение от особы, имя которой автор открыть не вправе
Уважаемая супруга нашего судьи!
Прогуливаясь по этому прелестнейшему городу, я узнал, что в Янакоче пустует место учителя. Удивляюсь, Пепита! Что же творится? Вы ослепли? Вам нужны очки? Кстати, сказать, Вы, конечно, знаете, что я начал их носить. Без стекол, но все же очки (громоотвод), которые придают мне благородный, солидный, поистине учительский вид. (Ах, черт, красиво! С каждым днем совершенствуюсь – хромаю меньше, пишу больше. С чего бы это мне губить свой дар, прося дерьмового места?) Итак, мадам сеньора, я, нижеподписавшийся, е очках или без оных, сочту величайшей честью, если Вы поможете мне занять вакантное место учителя для молодых и для старых, поскольку они, особенно старые, нуждаются в обучении.
Программа моя проста. При моем правлении:
Нужно привить новые обычаи. Жизнь тосклива. Все повторяется. Где же воображение?! Этот народ и этот город пользуются одними и теми же горами, деревьями, рекой. Почему? Горы не сдвигаются с места. Водопады не отдыхают, зато и власти не трудятся. Солнце восходит с одной и той же стороны. Река – очень старая. С тех пор как она меня знает, она течет все там же. Я бы на ее месте делал так: в понедельник, вторник, среду, четверг, пятницу, субботу и воскресенье тек вверх, а в понедельник, вторник, среду, четверг, пятницу, субботу и воскресенье – вниз. А уж на месте горы… но какого черта, спрашивается, я это объясняю? Почему я мечу бисер перед сами знаете кем? В Янауанке не хватает того, чего у меня – в избытке: мыслей, открытий, гражданской честности, которая дает мне возможность заключать в узилище представителей власти, требовать с них отчета и свергать жен судьи, то есть Вас.