Глава общины все улыбался.
– Свободен, тебе сказано!
– А подписи, начальник?
– Это какие?
– У вас тут бумага с подписями, чтобы выбрать нового. – Улыбка Кайетано обнажила его великолепные зубы.
– А того что, отставили?
– Селенье собрало подписи, чтобы хлопотать об его отставке. Санчес нам не годится! Не годится он, начальник.
– Ну и что?
– Когда меня привели, бумага у вас осталась, начальник.
– Не помню.
Солнце сверкало на крыше участка. Площадь готовилась к воскресному гулянью. Весело болтая, прошли какие-то девушки.
– Я вам на стол положил, сеньор Астокури.
Сержант гневно стукнул кулаком по столу. Дела в синих папках подпрыгнули.
– Ты думай, что говоришь! Не знаю я твоих дерьмовых бумажек! Что ж по-твоему, мы тут потеряли эти подписи?
– Да, начальник.
– Молчать, так тебя перетак! Чтоб духу твоего не было, а то сгною!
Кайетано посмотрел на стену, где красовалось изречение: «Коррупция юстиции – самая низкая ступень человеческого падения», – подумал о брошенных работах, о будущей жатве, поклонился, взмахнув пропотевшей шляпой, и ушел.
Уже темнело, когда он пришел в Айяио. Сверху, с горы, он разглядел, как сидит у дверей его отец, глядя в бесконечность, и сумерки ласково лижут его. Кайетано спокойно спустился к нему и поцеловал ему руку. Немного дрожа, отец его благословил.
– Обедал? – спросила жена, не выдавая волнения.
– Найдешь чего, покорми.
Он вошел в хижину, где было темно и от дыма, и потому что свечи берегли. Недрогнувшей рукой пошарил в бурой шкатулке, Расписанной рыжими, голубыми и зелеными розами, вынул книжечку в потертом переплете, зажег купленную в Янауанке свечу, открыл страничку, где детским почерком было. написано: «Долги». В колонке «Поместье Чинче» он записал: «Должны мне за восемь потерянных дней двадцать солей в день, значит, всего сто шестьдесят», а рядом: «За примочки и микстуру, чтобы лечиться после тюрьмы, государство мне должно: четыре соля восемьдесят сентаво».
– Амалия хотела с тобой поговорить, – почтительно сказала жена.
Кайетано положил книжечку на место и медленно вышел. Семья его жила высоко, вокруг расстилалась скудная, скучная земля. Недалеко от загона, сложенного из камней, не скрепленных цементом, ждала высокая женщина. Ее синяя шаль сливалась с сумерками.
– Хорошо, что пришли, донья Амалия! Давно вас не видал. Садитесь!
– Не стоит, сеньор Кайетано.
Она колебалась. Он подбодрил ее.
– Чем я могу служить вам, сеньора?
В темноте не было видно, как она покраснела.
– Я хочу тебя просить, чтобы ты не отнимал у мужа все время! Не может он один работать за всю общину! Он уже и дома не бывает. На той неделе один раз ночевал. Все с тобой ездил.
– Со мной? Он тебе сказал, что был со мной?
– Семь суток с тобой проездил по этим вашим делам.
– Так он тебе сказал?
– Он слушается тебя. А ты слишком много требуешь!
– Не беспокойся, донья Амалия. Больше он не будет пропадать.
Амалия смущенно попрощалась, села на тощего мула и исчезла на дороге в Чинче. В небе злобно сверкнула молния. Кайетано вспомнил, что надо записать еще один долг. Он только присел перед шкатулкой, когда его позвали:
– Сеньора Корасма тебя спрашивает.
– Пускай войдет.
– Это частное дело, она говорит.
– Тогда вы выходите.
Жена и дети повиновались. Вошла маленькая женщина; лицо ее обрамляли черные косы.
– Помогите, сеньор!
– Кто тебя обидел?
– Грегорио Корасма.
– Как же это?
– Грегорио Корасма, – сказала она так, словно речь шла о чужом человеке, – не бывает дома из-за женщины.
Кайетано внимательно слушал. Глава общины занимается не только общими делами – частные дела тоже представляют на его беспристрастный суд.
– Из-за женщины он изменяет своему долгу, – жаловалась жена Корасмы. – Говорит, что он тебе нужен, и дома не живет. На что он тебе и днем, и ночью? Растолкуй мне.
– Он тоже говорит, что я его держу?
– То-то и оно!
Глава общины встал.
– Иди, Хустина, и не беспокойся. Я это улажу.
– Власти все могут. Помоги!
– Не беспокойся, дочка.
Он рассердился. Жаловались они не впервые. Жены Гарабомбо и Корасмы давно просили помощи. Но это уж слишком! Нет чтобы найти приличный предлог, сваливают все на него! Да еще когда он в тюрьме! Ах, попались бы они ему! Он сел к столу, жена расставляла щербатые миски, в которых дымился бараний суп с фасолью. Он очень любил этот суп и съел две миски, а потом поел вкусной картошки с творогом и с горьким перцем. Красота, честное слово! Кайетано пил, как всегда, отвар из лимонной вербены, когда увидел улыбающегося Гарабомбо.