Тем же утром он увел жену из ее отчего дома и отправился в Хунин. Он хотел получше узнать тех, кто осмелился встать против «Серро-де-Паско корпорейшн». Из чего они сделаны, эти люди? В печальные декабрьские дни, под бичами снега он объехал Янаканчу, Вилья-де-Паско, Хунин – все селенья, которые некогда состарил страх перед Оградой. «Все дело в том, чтобы решиться, – сказал ему спокойный Адан Понсе из Вилья-де-Паско. – Народ и здесь дрожал, пока Нам не осталось одно; бороться. Мы были хуже скота. Бык в загоне хоть рогами ударит, если его обижать, а человек так и ждет смерти. Бороться надо!» Под гиблым небом был он и в селенье Ранкас. «Видишь этот колодец, Гарабомбо? – спросил его Абдон Медрано. – Досюда доходила Ограда». – «А теперь?» – «Нет ее. Наши люди погибли недаром. Помещики хотят прикончить общины, но и общины поклялись бороться насмерть. Они или мы! Собирай народ, Гарабомбо!»
В жалких хижинах квартала Чауш делегаты общин готовили всем ночам ночь, ту ночь, когда они сразу сметут все ограды на свете!
– Штурмовые отряды могут охранять одно поместье, два, три. Но хватит ли войск, чтобы охранять все поместья? Собирай народ, Гарабомбо, собирай!
– Клянусь, что Чинче тоже возьмет землю. Памятью матери, всем святым клянусь, что и Чинче нападет на поместья.
Ненастье поулеглось. Он был у Кайетано и у Корасмы и убедил их.
– Я согласен, Гарабомбо, – сказал Кайетано. – Но теперь ведь это…
– Что такое?
– Субпрефектура тут распорядилась.
– А что?
Корасма с трудом прочитал:
– Сообщаю, что по распоряжению губернатора, доктора Эрнана Геринони, с этого числа и в течение года запрещаются все собрания общины, кроме тех, которые преследуют религиозные или общественно полезные цели.
Они не двигались. Дым тлеющего помета ел им глаза.
– … Однако в этих случаях требуется письменное разрешение жандармерии и присутствие представителей охраны общественного порядка. Любое нарушение этих распоряжений будет рассматриваться как неподчинение властям.
– Так как же теперь? – спросил де ла Роса. Его детское лицо стало печальным.
– Нельзя! – вздохнул Кинтана. – Помещики слишком сильны Щенку не биться с псом!
Разъяренный Гарабомбо встал во весь рост.
– Не смей, Эпифанио! Хоть ты мне и кум, не повторяй при мне того, что говорил проклятый Санчес!
– Простите, братцы!
Вошла жена Кайетано и робко поставила перед ними миски с вареной картошкой и чашечки с перцем. Картофелины были маленькие, длинные – семена не удались, год плохой.
Они вежливо поблагодарили. Кайетано жевал, глядя в огонь.
– Что же делать, как собираться?
Дождь снова разъярился. Они вынули коку. Кайетано поставил тыковку с известью.
– Под каким предлогом?
– Все равно жандармов пришлют.
– Постойте! Амачо, вынь-ка твою бумажонку!
– Какую это?
– Да распоряжение.
Кайетано спокойно, очень спокойно вынул мятый конверт. Гарабомбо стиснул его, словно шею врага.
– Тут говорится, что субпрефектура запрещает общине все сходки, кроме религиозных и этих, для общественной пользы.
Он задыхался.
– Что с тобой?
– Не понимаете? Они сами дают нам предлог.
– Какой такой?
– Для общественной пользы!..
– Не понимаю.
– Школа приносит эту пользу?
– Да.
– Значит, построим школу.
Он тяжело дышал, словно пробежал много километров.
– Школу?
– А что? Предлог – лучше некуда.
– Следить будут.
– Это смотря где.
– И то верно! Сможем собираться по воскресеньям.
– Утром будем строить, а днем говорить.
– Надо бы где подальше.
– А где?
– Чтобы не мешали.
– Может, в Пильяо?
– Нет, близко!
– В Хупайканче?
– Далеко. И снегу много.
– А если в Чупане?
– Это хорошо. Кругом там пусто, а до селений недалеко.
Они прикинули, что за полгода построят школу и подготовят восстание. Школу построили, но восстанию только-только заложили фундамент. Общинники колебались, и убедить их было нелегко. «Гарабомбо, ты сам говорил – надо, землю отбирать. Что же ты передумал?» – «Ошибался я. Дон Хуан Ловатон открыл мне глаза. Мы и есть хозяева. Отбираешь ты свою постель? Хозяин не отбирает, он возвращает!» Но общинники колебались. То, что было с селеньем Ранкас, подогревало их неуверенность. Погонщики приносили дурные вести. Народу выселяли все больше. И они сомневались… Глядели на вереницы оборванных людей и не верили в успех.