– Как дела, сержант?
Все его так называли сейчас, никто не говорил ему «Виктор», почти никто не тыкал.
– По-прежнему.
– Думаете, кровь потечет, сержант?
Де ла Роса смеялся:
– Чича потечет! Завтра попируем в зале у Проаньо!
– Ты уверен, сержант?
– Завтра и Проаньо, и Мальпартиды, и Лопесы будут ночевать в поле.
Народу было до трех тысяч. Пришли триста человек из Тамбочаки, их вели Эпифанио Кинтана и Эксальтасьон Травесаньо. Кто-то запел.
– А «Эль Эстрибо»?
– Пять селений подошли к нему с пяти сторон.
– А поместье Конок?
– Завтра мы будем спать в доме хозяев.
– А «Дьесмо»?
– Три селенья идут через Мантаро.
Тамошние общинники уже три дня шли. Некоторые поместья так обширны, что из конца в конец не дойдешь за несколько суток. В «Дьесмо» лишь один вход, проникнуть в него можно, только если перейдешь бурную речку Мантаро. Уже три дня общинники переходили ее вброд, тайно, когда стемнеет, и гнали стадо по опасной тропе.
– Как, сильно будем биться, сержант?
– Это не Ранкас! Здесь мы им покажем, гадам! Скоро угощу вас кровью майора Боденако!
– С водочкой!
На площади беспокойно блеяли овцы. Суровый Алехандро Хинес, которому поручили собрать деньги, пошел по рядам:
– Давайте, кто что может!
Чтобы никто не увильнул, он вел за собой семерых сыновей.
– Давайте на починки, давайте на леченье!
Он не решался сказать: давайте на мертвых! Каждый давал что мог. Те, кто поглавней, клали синенькие, по пятьдесят солей; средние – оранжевые, по десять; бедные – медяк.
Но народу было столько, что мешок наполнялся за мешком. Что будет? В худшем случае на эти деньги вылечат раненых, прокормят семьи пленных, починят что надо, заплатят адвокатам.
– Давайте на адвокатов! Давайте на передачи!
– Давайте, дон Кристобаль! Давайте, дон Макарио! Давайте, дон Эксальтасьон!
Марселино Ариас не знал, что положить, зеленую или рыжую, и пошутил:
– Может, это мне на гроб?
– Тогда дайте десять, лучше похороним.
Он засмеялся и дал десять солей.
– Да стукнут раз-другой, и все!
– А Ранкас, сержант?
– Их застали врасплох, ночью. А тут нападаем мы. Солдаты из Лимы не могут сражаться в горах. Петух в пуне не поет!
Из-за угла появились конь, и пончо, и всадник. Гарабомбо!
Площадь зазвенела криком.
Гарабомбо встал на фоне мрака. Все замолчали. Забил копытом конь того, кто обходит мир, возвещая свободу. Невидимка двинулся вперед. Народ обступил его. Ко всеобщему удивлению, сидел он на Патриоте, великолепном коне зятя № 1. С его снежной спины Гарабомбо крикнул:
– Общинники Чинче! Мы состарились, жалуясь и прося! Мы потратили годы в приемных! Год за годом мы молили и не получали ничего! Помещики даже не являлись, когда им назначат. Им назначали трижды, они не пришли. Мы прождали трижды по трое суток! Их не было. Они не пришли бы, прожди мы и три века! Я боролся за то, чтобы отнять у них землю. Я ошибался. Отнимать не надо. Эта земля наша с тысяча семьсот одиннадцатого года. Король дал ее, президент отобрал. Будь что будет, во сегодня ночью мы ее вернем! Общины идут по всему Паско. Никто нас не остановит. Человек все равно умирает… – Он помолчал мгновенье. – Человека не оставляют на семена, как картофель. Так умрем, сражаясь, и никто не оскорбит нашу память!
Он задрожал от рыданий. Наверное, по его лицу катились слезы.
– Это реки! – воскликнул он. – Подземные реки текут из моих глаз! Когда пришли белые люди, реки спрятались! И сказано: прежде, чем мы обретем свободу, вся их вода вытечет из наших глаз. Четыре столетья вы жили во тьме. Но наказанию есть конец. Наши деды были жестоки, они топтали другие народы. Наши бабки входили в разоренные селенья, дуя в легкие побежденных. Сам Париакака, рожденный из пяти яиц, велел, чтоб мы за это отстрадали, но наказание кончилось. Пускай течет вода!