– Плачь, Гарабомбо! – крикнул Кайетанр. – Пускай вода тебя очистит!
Но сам он засмеялся, и смех его был поистине непобедимым.
– Главнокомандующий!
– Здесь! – Де ла Роса по-военному выпрямился.
– Начальник кавалерии!
– Здесь! – крикнул Мелесьо Куэльяр.
– Командиры отрядов!
Отставники застыли, сжав зубы.
– Даю вам полную власть. Распоряжайтесь, как хотите, людьми и лошадьми. Ведите народ! Чинче, Палька и Карауаин встретятся в Айяйо, Андаканче и Чипипате, Мелесьо Куэльяр, займи реку Чукупампа! Я поведу всех от Чинче к Париапаче. В добрый путь!
Пять тысяч человек закричали, разрывая тьму. Все двинулись к назначенным местам: Янайчо, Париапаче и Карауаину, в шести часах ходу. На рассвете должны были встретиться четырнадцать селений. Анчи Роке должен был прийти с Рабочим комитетом. Общинники, трудившиеся на шахтах, составляли отдельный отряд. Все шли до утра. Часов в пять жидкая заря занялась над степью. Конокрад, Скотокрад и их люди ждали в Янайчо.
– Что нового?
– Никто не запаздывает, – сообщил Скотокрад. На нем были брюки, кожаная куртка, ботинки и новый шейный платок.
– А как наш выборный?
– Амадор послал его в Серро, к доктору Мандухалесу.
Доктор Мандухалес, адвокат общины, знал о том, что готовится, но не знал числа. Корасма нес ему эту весть.
Светало, когда Гарабомбо и Мелесьо Куэльяр встретились в Янайчо.
– Ну как, братец?
– Ничего. Я прогнал всех надсмотрщиков.
– Сколько у них коней?
– Пятьдесят.
– А у тебя?
– Сорок четыре.
– А у де ла Росы?
– Сорок.
– А у Травесаньо?
– Тридцать четыре.
– Иди в Парнапачай, Мелесьо. В добрый путь!
(…Всадник старел на глазах.)
Светало. Солнце смело последние редуты мрака. Народ, громко крича, прорвался сквозь проволоку, которую разрезали отставники. Наконец-то ступала община по своей земле! Кони поскакали вслед за Гарабомбо, только чайки и утки с лагун неслись над бескрайней равниной с ними вровень. Иногда всадники спешивались, чтобы схватить надсмотрщика и запереть в загоне. В семь часов появилось наконец бывшее селенье. Народ остановился в трепете. Эти стены, изъеденные ветром, густо поросшие травой, эти заброшенные дома и были прежде Чинче. Развалины, где паслись дикие козы, красноречиво доказывали, что здесь жили люди, изгнанные потом властными хозяевами. Народ шел вперед, всюду встречались руины, а время от времени – отмытые дождем кресты.
К полудню пять тысяч человек – мужчин, детей, женщин – и почти десять тысяч голов скота пришли туда, где собрались поставить новое селенье Чинче. Точно так же поставят в других местах селенья Учумарка и Пакойян! Но где же вестники? На них напали? В самый полдень Кайетано снял шляпу и запел гимн. Все спели гимн до конца, а потом Амадор спешился и поцеловал землю.
– Стройте! – сказал он.
Народ кинулся строить. Все, что надо, припасли загодя – первые хижины поднялись за несколько часов, и они доказывали, что людей пригнала сюда не дерзость, а неодолимая нужда – негде было жить. К вечеру в небо потянулись первые дымки нового селенья. Когда темнело, тут стояли уже сотни хижин, и в старых очагах варилась еда. Даже золу и ту принесли, чтобы доказать, что давно здесь живут.
Стемнело. Спустилась злая, холодная ночь.
Глава двадцать шестая
О том, с какой невиданной пышностью справили свадьбу Великолепного
Лил ноябрьский дождь. Весь день накануне Ремихио с тревогой глядел в небо. Распогодится или нет? Но к вечеру. тучи ушли, и утром светило солнце. Жениха оно застало на ногах. В «Звезде» весело шумели пекари. Часов в восемь жандарм Пас поохладил их радость: субпрефект велел передать, что свадьбу почтит своим присутствием префект, и потому они окажут большую услугу, если не придут. Надо ли цвету департамента знать, из каких низов вышел Великолепный? Ремихио стал спорить; он хотел, чтобы его друзья были в церкви, но Пас деликатно дал понять, что речь идет о добром имени провинции, а лохмотья пекарей омрачат праздник.
– Субпрефект прав, Ремихио. Праздник – так праздник! – вздохнул дон Крисанто. – А со стены можно смотреть, сеньор Пас?
– Я спрошу.
Бракосочетание назначили на двенадцать часов дня. Префекта ждали с минуты на минуту. Крисанто, главный пекарь, жалел, что нет отца Часана, но Пас заметил, что священник тоже сейчас не скучает. Потом он ушел, вернулся с ответом: сержант полагал, что «благолепия ради» пекарям лучше воздержаться, не смотреть со стены. Всяк сверчок!..
– Ремихио теперь не то, что мы. Он из начальства.
– Да, сеньор Пас.