– Кончил?
Ловатон опустился на стул.
– Ты храбрый человек, Гарабомбо. Ты начал борьбу в Чинче. Я знаю, что ты говорил людям, когда учил их военному делу; но ты идешь неверным путем. Почему ты считаешь, что надо отнять землю?
– Я не знал, дон Хуан, что мы и есть хозяева.
– Хозяин не отнимает.
– Не знал я, дон Хуан.
– Теперь знаешь! Ты убедил жителей Чинче, что землю надо отнять. Нет, не отнять ее надо, а вернуть.
– Закон тоже говорит, что землю надо отнять и отдать индейцам.
– Ты это вбил в голову жителям Чинче. Из-за тебя они затеяли тяжбу. Но ты ошибся – в Перу индейцы дел не выигрывают. Землю надо не отнять, а вернуть!
– Помещики давно ею владеют. Они не отдадут ее, дон Хуан.
– А мы страдаем давно. Мы тоже не уступим.
– Почему же вы ничего не делаете, дон Хуан?
На лице старика обозначились прорытые временем ущелья. Он понизил голос.
– За мною следят день и ночь, Гарабомбо! Власти прознали, что бумаги у нас. Они понимают, что, предъяви мы права, ихнему господству конец. Знают это и помещики. Они набрали людей. Следят за моим домом. Я не могу ходить, куда хочу. У выхода из Янауанки стоят люди. Они меня не выпустят! Гляди!
Он приоткрыл дверь аптеки. В свете луны лоснились лавки и дома на площади. Особняк Монтенегро, ярко освещенный, казался сказочным кораблем.
– Видишь?
Он печально понурил голову.
– По селенью ходить могу, а дальше – схватят. Привязались ко мне. Начальство из кожи лезет, следит. Смотрят, бреюсь ли я меняю ли рубашку. На днях Конверсьон Солидоро сказал мне: «Знаю, ты прячешь права общины. Побереги здоровье! Если эти бумаги уйдут из Янауанки, тебе не жить. Хочешь быть индейцем, дело твое, но мы в общину не вступим. Предъявишь бумаги, умрешь!»
– … Так…
– Совсем замучался…
– Месть, она денег стоит.
– А сколько?
– Тысяч пять, шесть.
– И мне чего-нибудь.
– Перепадет и тебе.
– Это правильно. Дождик идет, все ноги промочат, начальничек.
– Порядочному человеку…
– Я – что, все жена…
– Хе-хе-хе…
– Мне бы хоть какое-нибудь доказательство…
Глава шестая,
где Гарабомбо убеждается, что, в конце концов, не так легко излечиться от недуга
Туман похищал последние звезды. В августе по утрам холодно и темновато. Гарабомбо вздрогнул, вдохнув воздух, но подумал о том, как отличается этот честный холод от лукавого лимского тумана. Он вышел улицей Болоньези; ему хотелось взглянуть на. субпрефектуру, породившую его беды. Он вступил на площадь; городок еще не проснулся. Голубые двери были закрыты. Карлик Ремихио ковылял к колокольне, за ним шли три собаки.
– Ремихио!
Горбун обернулся и заморгал.
– Кто там?
– Не помнишь меня? Я Гарабомбо. Гарабомбо я, братец! Твои друг…
– Кто там? – повторил Ремихио. – Не вижу без очков!
Он пошарил в карманах рубища, испещренного разноцветными заплатами, и вынул очки без стекол. Оправу эту бросил в мусор какой-то выпивший коммивояжер, а он подобрал. Ремихио притворялся, что без очков не видит. Водрузив их на нос, он воскликнул:
– Гарабомбо!
– Как живешь, Ремихио?
Гарабомбо нежно погладил его по головке, по редким волосикам.
– Когда ты приехал, Гарабомбо?
– Вчера.
Карлик нахмурился.
– Почему мне не сообщил?
– Следят за мной, Ремихио.
– Ты из Лимы?
– Из Лимы, дружок.
– Конфет привез?
– Нет.
Ремихио снял очки и двинулся было в путь.
– Лавки откроют, я куплю, Ремихио.
Карлик надел очки. На площади появлялись зябкие пончо.
– Купишь лимонных леденцов, напишу про тебя президенту. Сегодня и напишу. Знаешь, мы с ним кумовья.
– Знаю, – солгал Гарабомбо, – как не знать!
– Вот лавка открылась, у Солидоро-коротышки.
…Зоркий Глаз ощетинился.
– Какое еще доказательство?
Коротышка пробормотал:
– Говорят, вы просто чудотворец. В муху попадете за пятьсот метров, но хозяин мой…