Выбрать главу

– Кончил?

Ловатон опустился на стул.

– Ты храбрый человек, Гарабомбо. Ты начал борьбу в Чинче. Я знаю, что ты говорил людям, когда учил их военному делу; но ты идешь неверным путем. Почему ты считаешь, что надо отнять землю?

– Я не знал, дон Хуан, что мы и есть хозяева.

– Хозяин не отнимает.

– Не знал я, дон Хуан.

– Теперь знаешь! Ты убедил жителей Чинче, что землю надо отнять. Нет, не отнять ее надо, а вернуть.

– Закон тоже говорит, что землю надо отнять и отдать индейцам.

– Ты это вбил в голову жителям Чинче. Из-за тебя они затеяли тяжбу. Но ты ошибся – в Перу индейцы дел не выигрывают. Землю надо не отнять, а вернуть!

– Помещики давно ею владеют. Они не отдадут ее, дон Хуан.

– А мы страдаем давно. Мы тоже не уступим.

– Почему же вы ничего не делаете, дон Хуан?

На лице старика обозначились прорытые временем ущелья. Он понизил голос.

– За мною следят день и ночь, Гарабомбо! Власти прознали, что бумаги у нас. Они понимают, что, предъяви мы права, ихнему господству конец. Знают это и помещики. Они набрали людей. Следят за моим домом. Я не могу ходить, куда хочу. У выхода из Янауанки стоят люди. Они меня не выпустят! Гляди!

Он приоткрыл дверь аптеки. В свете луны лоснились лавки и дома на площади. Особняк Монтенегро, ярко освещенный, казался сказочным кораблем.

– Видишь?

Он печально понурил голову.

– По селенью ходить могу, а дальше – схватят. Привязались ко мне. Начальство из кожи лезет, следит. Смотрят, бреюсь ли я меняю ли рубашку. На днях Конверсьон Солидоро сказал мне: «Знаю, ты прячешь права общины. Побереги здоровье! Если эти бумаги уйдут из Янауанки, тебе не жить. Хочешь быть индейцем, дело твое, но мы в общину не вступим. Предъявишь бумаги, умрешь!»

– … Так…

– Совсем замучался…

– Месть, она денег стоит.

– А сколько?

– Тысяч пять, шесть.

– И мне чего-нибудь.

– Перепадет и тебе.

– Это правильно. Дождик идет, все ноги промочат, начальничек.

– Порядочному человеку…

– Я – что, все жена…

– Хе-хе-хе…

– Мне бы хоть какое-нибудь доказательство…

Глава шестая,

где Гарабомбо убеждается, что, в конце концов, не так легко излечиться от недуга

Туман похищал последние звезды. В августе по утрам холодно и темновато. Гарабомбо вздрогнул, вдохнув воздух, но подумал о том, как отличается этот честный холод от лукавого лимского тумана. Он вышел улицей Болоньези; ему хотелось взглянуть на. субпрефектуру, породившую его беды. Он вступил на площадь; городок еще не проснулся. Голубые двери были закрыты. Карлик Ремихио ковылял к колокольне, за ним шли три собаки.

– Ремихио!

Горбун обернулся и заморгал.

– Кто там?

– Не помнишь меня? Я Гарабомбо. Гарабомбо я, братец! Твои друг…

– Кто там? – повторил Ремихио. – Не вижу без очков!

Он пошарил в карманах рубища, испещренного разноцветными заплатами, и вынул очки без стекол. Оправу эту бросил в мусор какой-то выпивший коммивояжер, а он подобрал. Ремихио притворялся, что без очков не видит. Водрузив их на нос, он воскликнул:

– Гарабомбо!

– Как живешь, Ремихио?

Гарабомбо нежно погладил его по головке, по редким волосикам.

– Когда ты приехал, Гарабомбо?

– Вчера.

Карлик нахмурился.

– Почему мне не сообщил?

– Следят за мной, Ремихио.

– Ты из Лимы?

– Из Лимы, дружок.

– Конфет привез?

– Нет.

Ремихио снял очки и двинулся было в путь.

– Лавки откроют, я куплю, Ремихио.

Карлик надел очки. На площади появлялись зябкие пончо.

– Купишь лимонных леденцов, напишу про тебя президенту. Сегодня и напишу. Знаешь, мы с ним кумовья.

– Знаю, – солгал Гарабомбо, – как не знать!

– Вот лавка открылась, у Солидоро-коротышки.

…Зоркий Глаз ощетинился.

– Какое еще доказательство?

Коротышка пробормотал:

– Говорят, вы просто чудотворец. В муху попадете за пятьсот метров, но хозяин мой…