— Ты умрёшь в страшных мучениях, глупец, — сказал Соваль.
— А ты подохнешь безо всякой славы, трус, — ответил Фередир.
— Начинайте — приказал Соваль. Фередир быстро посмотрел влево–вправо — на двинувшихся к нему орков.
И стал смотреть перед собой.
* * *
Карн Дум был чёрно–серо–алым и мокрым.
За узким стрельчатым окном с открытыми наружу прочными ставнями шёл дождь.
Гарав сидел возле этого окна и смотрел на улицу. Сидел уже несколько часов. Он даже не осмотрел комнату, в которую его привели. Обычная она была, довольно большая, и, видно, в ней ещё кто–то жил — две кровати, сундук, какие–то вещи, на столе светильник и книги, в камине угли, рядом — дрова… Всё это мальчишка заметил мельком. Он свалил свои вещи у стены, прошёл к окну и сел с ногами в кресло.
И всё. А что ещё? В груди была дыра, и в неё дул ледяной ветер. Выл там, где недавно было сердце.
Что ж я наделал? Что я натворил? Как это получилось?
В какой–то момент ему захотелось — вскочить, броситься прочь, найти Ангмара, просить, умолять о смерти, о…
…о чём? Предательства и страха, который привёл к предательству, назад не возьмёт ни злой, ни добрый колдун. Значит, только о смерти. Но смерти не будет, Ангмар ясно об этом сказал.
Меч Гарава лежал среди прочих вещей. Брошенный лежал. Тот меч, для которого Гарав хотел придумать имя… Заколоться. Сейчас заколоться. Но… нет. Мальчишка понял, что сил на это просто не хватит. Во второй раз не хватит. Остатки решимости из него выдернули безо всякой пощады, и нечего больше было играть в героя…
Сердце вынули. Решимость вынули. Что вставят на их место?
А, пусть. Что угодно пусть… Только бы как–то отгородиться от этого ледяного ветра, который — отовсюду.
Он всё–таки слабо пошевелился, когда послышались в коридоре мужские голоса — кто–то остановился прямо за дверью, шёл взвинченный разговор на адунайке.
— Стадо, — с отвращением говорил один из мужчин. — Стадо, стадо, стадо… Княжеская конница пройдёт по ним, как камнедробилка по куску масла, только пахта брызнет… И ничего тут не сделать, из коровьего дерьма не слепишь меч. Орки останутся орками, хоть закуй их в мифрильную броню.
— Мои не лучше, — отвечал второй. — Лучники они неплохие. Но не более того. Не знаю, что мы будем делать, если появятся лучники–нимри… Смотри, у тебя открыто.
Скрипнула дверь. Гарав обернулся нехотя, потом встал. Вошли двое. Мужчины средних лет, высокие, темноволосые, в поддоспешной потёртой коже, с длинными мечами на поясах. Оба были очень похожи на повзрослевшего Эйнора. Комнату заполнил запах всё той же кожи, стали и конского пота. Гарав ощутил себя глупо и почти обрадовался — это было всё–таки человеческое чувство, живое, первое за весь день.
— А, ты новенький, — вдруг сказал — судя по голосу — тот, который жаловался на орков. — Мне сообщили… Гарав, — он внимательно осмотрел мальчишку и вдруг подмигнул: — Да, выжали тебя неплохо. Я Тарик сын Нарду. И ты, когда отойдешь, наверное, будешь моим
оруженосцем.
— Я пойду, — сказал его спутник, который на Гарава и глянул–то мельком. — До утра.
— До утра, — мужчины пожали друг другу предплечья, закрылась дверь. Гарав всё ещё продолжал стоять. — Твоё оружие и вещи? — Тарик кивнул на груду. — Разбери.
— Да, — кивнул мальчишка и стал разбираться, радуясь, что нашёлся кто–то, конкретно приказавший, что надо делать. Тарик, насвистывая, переодевался, потом спросил, одёргивая из–под золотых зарукавий пышные манжеты чёрной рубахи с серебряной вышивкой: — Есть хочешь? — Гарав пожал плечами. — Не дури, — морэдайн хлопнул мальчишку по плечу. — Конечно, встретиться с Ангмаром и говорить с ним — это ещё то испытание, тем более для Младшего. Но в жизни бывает всякое. Освоишься, привыкнешь и разберёшься, в чём был прав, а в чём ошибался. Пошли поедим… Потом подберу тебе одежду, чтобы не таскаться в коже каждый день. Пошли–пошли, я голодный, как пёс!
И Гарав пошёл. Молча и покорно…
…В большом зале, освещённом факелами, с огромным камином, в котором жарились несколько кабаньих туш, было полно народу. Больше всего — холмовиков в разноклетчатых одеяниях, они шумели, пили и ели за поставленными буквой Т могучими столами. Но ближе к камину за ещё одним столом — поизящней, с резными ножками — устроились несколько морэдайн вперемешку со своими мальчишками–оруженосцами — явно тоже холмовиками, однако посматривавшими на столы родичей свысока. На Гарава же ровесники глянули с интересом, но разговор заводить не стали, ну а взрослые морэдайн так просто внимания не обратили на мальчишку.
При виде еды желудок Гарава скрутило, и он, положив на стол кулаки, уставился между них, глотая снова и снова противный скользкий ком, у которого был вкус густой рвоты. Тарик, который сам положил себе мяса и каких–то тушёных овощей, тихо сказал:
— Выпей вина. Выпей, выпей.
В голосе морэдайн были искреннее сочувствие. И он сам налил в простую деревянную чашу вино — налил своему оруженосцу… нет, нет, нет!
А кто же он теперь?
Гарав отпил, по–прежнему глядя в стол. Вокруг шли какие–то разговоры, в них включился и Тарик. Но Гарав как будто разучился понимать адунайк. Слова казались ровным шумом.
— Тише! — рявкнул вдруг кто–то за столом холмовиков. И почти тут же в установившейся тишине низкий мужской — под однотонное бряцанье невидимой арфы — затянул мрачно, с подвывом:
— Наши ноги быстрее крыльев,
Наши зубы клинков острее!
Рождены мы в степи ковыльной -
Мы потомки Чёрного Зверя,
Дети Древнего Волка!
Когда взывает ночь — восстань!
Не защитит доспехов сталь
Собачью свору!
Мы вам отплатим кровь за кровь -
И пусть пугает вой волков
Псов Валинора!
Мы — дети Древнего Волка!
Грох, грох, грох, отвечали кубки по столу. Холмовики стучали ими синхронно и резко, покачиваясь на скамьях — но не пьяно, а в лад, как качется от ветра лес. Лица их были мрачны и ожесточённы, и Гараву показалось, что многие из них подтягивают песню — но не голосом, а тихим: «Уууууу…»…
— Мы сольёмся с лесною тенью -
Лишь сияют лунные очи…
Мы свободны по праву рожденья -
Дети вольных ветров и ночи,
Дети Древнего Волка!
Мы в битве яростней и злей
Сынов Заката, сыновей
Холодной стали!
Навеки, до конца времён
Владыка наш один — закон
Свободной Стаи!
Мы — дети Древнего Волка!
Слаженное подвывание стало явственным. Мужчины выли — выли, как волки, блестели глаза и грохали кубки, но голос поющего перекрывал всё это:
— Годы ноют, как старые шрамы…
Нам, покорности цепь порвавшим,
После битвы залижут раны
И в молчанье помянут павших
Дети Древнего Волка!
Пусть жизнь — серебряная нить
И нам когда–то уходить
Дорогой смертных -
Но мы ворвёмся в ваши сны,
Мы дети Ночи и Луны,
Степей и ветра!
Дети Древнего Волка!
Стихи Элхэ Ниэннах.
Шум, гомон, стук кубков…
— Разреши мне уйти, — шепнул Гарав Тарику. Морэдайн оглянулся через плечо — он с кем–то разговаривал:
— Конечно. Найдёшь дорогу?
— Да, найду.
— Не броди по коридорам, тут… — Тарик поморщился. — В общем, не броди. Иди, ложись. Утром я подниму.
Ни на кого не глядя, Гарав молча выбрался из–за стола. Его шатало, словно он выпил не два глотка, а полбочонка — и не вина, а эльфийского коньяка*. Тарик и его собеседник смотрели вслед.
*Мне понравилась легенда, рассказанная Ольгой Брилёвой — про то, как во время перехода по Хэлькараксе эльфы «изобрели» коняьк (сгустившееся и вымороженное вино). У Брилёвой он назван «зимним элем».
— Как бы он не прирезал тебя ночью, — сказал Тарику второй морэдайн. — Я слышал, он северянин, оруженосец Эйнора — того, любимчика Нарака. Ну, который сейчас… — морэдайн не договорил, только глаза поднял.
— Жалко мальчишку, — ответил Тарик просто. — И не прирежет он меня. Он сейчас даже сам–то зарезаться не может, глаза — и те пустые, как у больного щенка… Ну ладно. Я попробую что–то исправить, раз уж Ангмар его пощадил. Не жить же мальчишке вот таким, наизнанку вывернутым, так и перчатка долго не пролежит, тянет исправить. А человек… Не первый же случай.