Падение оглушило и разозлило мальчишку. Во всяком случае, он не сделал того, что, по мнению вастака, должен был сделать одинокий пехотинец перед всадником — не побежал. Вместо этого он пригнулся и стал ждать, глядя только на летящую к нему солнечную искру — наконечник хвостатого копья вастака, который скакал полным карьером.
Копьё с треском ударило в подставленный щит. Но в последний момент, повинуясь чутью, Гарав чуть повернул его — и одновременно выкинул вперёд–вверх своё копьё, упирая его в землю тупьём.
Вастак взревел, но коротко и захлёбисто. Войдя под нижний край его круглого щита, широкий наконечник выскочил, пройдя через кожаный доспех, внутренности, почку — наружу — и выбил всадника наземь, проткнутого копьём навылет. Конь вастака с жалобным ржанием полетел в сторону. Гарав обернулся — как раз вовремя, чтобы увидеть, как валится из седла — по хоббитской стреле в каждом глазу — подскакавший и замахнувшийся на него второй враг.
В двадцати шагах рубились Эйнор и командир вастаков — видно, они не одолели друг друга копьём и пикой. Гэндальф возвращался с дальнего края луговины. Фередир, спешившись, осматривал бок Азара.
— Чёрт, всего один! — досадливо вскрикнул Гарав. — Один всего!
К нему подошёл Хсан. Удивлённо фыркнул — мол, ты куда делся, хозяин, мы так хорошо начали?! Гарав обнял коня, поцеловал:
— Прости неумеху…
Сабля упала из перерубленной над локтем руки вастака. Гарав услышал крик на адунайке:
— Пощады!
— Ты пощадил?! — свирепо прорычал Эйнор — непохоже на себя, Гараву на миг почудился золотой ореол, окруживший Эйнора и превративший юного рыцаря в огромного воина (и было в воине что–то… страшное, если честно…).
И Бар, сверкнув на солнце синей сталью и алым узором, рассёк вастака надвое — от макушки до седла…
… — Смотри, — Фередир гадливо показал Гараву наконечник подобранной вастакской стрелы — с двойным шипом. — Не вырвешь сразу, только вырезать из тела… Погань смрадная, хуже орков.
— Не сравнивай даже скверных людей с орками, — сказал Эйнор. — Что с Азаром?
— Бок поцарапал, в коня били, да я увернулся — знаю их сучью повадку исподтишка кусать…
Эйнор кивнул. И повернулся к Гараву:
— Кувыркнулся ты знатно.
Гарав повесил голову. Он понимал, что уцелел случайно.
— А вот как ты конного поддел — это смотреть было приятно, — закончил Эйнор. — В общем, ни хвалить, ни ругать не буду.
— Я научусь… — пробормотал Гарав. Эйнор махнул рукой:
— Закончили.
Хоббиты между тем собрались вокруг спешившегося Гэндальфа — он казался добрым и терпеливым дедушкой в окружении множества внучат. А между тем этот дедушка зарубил пятерых вастаков — столько же, сколько кардорланцы вместе, даже больше на одного. (Двое было за Фередиром, по одному — за Эйнором и Гаравом.) Впрочем, собрались там только женщины и дети — мужчины ходили по полю. Они потеряли всех пони… и, хотя разбросанные вещи уцелели, среди убитых были четыре женщины и десять детей. Почти все они были либо заколоты в спину копьями, либо зарублены ударом по голове, в лицо — такой удар всадник наносит, уже проскакав мимо бегущего от него пешего — удар назад и вниз, от него почти нет спасенья.
— Сволочи, — сказал Гарав по–русски, увидел маленькую девочку (почти человеческую) с разрубленной надвое головкой. Сглотнул и, присев, стал осторожно обвязывать бинтом из сумки страшную рану, чтобы скрыть её от глаз. — Сволочи, за что они их?! Твари, гады… — он вытер намокшие глаза о плечо и расцарапал лицо жёсткой кожей колета. — С ними так надо, пойти в их земли и с ними так надо со всеми…
— Не говори так, оруженосец… — тихо сказал подошедший Серый Странник. Гарав вскинул глаза:
— Ты знаешь мой язык?!
— Я читаю по твоему лицу, — печально ответил Гэндальф, становясь на колено и опираясь на посох. — Но знаешь… Падение Нуменора началось не с того дня, когда его короли открыто возжелали зла. Нет. С того дня, когда они решили, что обладают единственной правдой — и она так велика и правдива, что не грех принести её и другим людям… да хотя бы и на остриях мечей. Ради их пользы… Твой рыцарь был прав, Гарав, — Гэндальф повёл вокруг рукой, — это — тоже люди. Плохие, злобные, глупые — но люди…
— Это не люди! — запальчиво и яростно крикнул Гарав. — Ты не прав, Гэндальф, это — не люди, и никогда я не соглашусь с этим!
Гэндальф ссутулился.
— Ну что ж, — сказал он тихо и устало. — Каждый идёт своей дорогой, Гарав. Своей. Это и есть милость и право…
Он поднялся и тихо, но заливисто свистнул. Кони вастаков, бродившие тут и там по луговине, навострили уши и стали собираться к магу — в этом было что–то жутковатое. А Гэндальф заговорил, обращаясь к хоббитам — на странном, ни на что не похожем языке. Те внимательно слушали, тоже подходя ближе — гораздо решительней коней, которые одобрительно кивали речи мага. Наконец Гэндальф обратился к Эйнору:
— Рассчитывал я с вами доехать до моста. Но сами видите, малышам моя помощь нужна гораздо больше. Я помогу им похоронить павших и с поклажей добраться до Имладриса… А ты, рыцарь Эйнор, не откажешься ли выполнить мою просьбу?
— Всё, что смогу, — коротко ответил Эйнор, передавая шлем Гараву.
— Отложи ещё ненадолго свой путь на юг. За мостом стоит большой объединённый отряд артедайнцев и кардоланцев. Им командует Арафор сын Арвелега, — Гарав заметил, как брови Эйнора дёрнулись, — и ты передай ему всё, что видел и слышал в последние дни.
— Я сделаю это, — кивнул Эйнор. И не удержался: — Откуда ты знаешь про отряд, Серый Странник?
Гэндальф нахмурился:
— Что сказали тебе в ту ночь, когда принимали в рыцари, Эйнор сын Иолфа?
Эйнор усмехнулся:
— Я понял тебя, — и махнул рукой: — В сёдла, живо!
* * *
При виде отряда у Гарава стало легче на сердце. До сих пор самым большим соединением «хороших парней», которое он видел, были эльфы Фарона, и Гарав где–то в глубине души продолжал побаиваться малочисленности «наших». Но тут…
За мостом, к югу от Восточного Тракта (вот уж насквозь знакомое место…), стояли бесчисленные шатры, полыхали костры — и висел над лагерем ровный шум, сложенный, как из кусочков мозаики, из лязга металла, ржания коней, людских голосов, песен и смеха. Даже издали были видны знамёна — серебряная на синем шестиконечная звезда Артедайна, красные на чёрном Мечи Кардолана — и ещё какие–то: серые с алым орлом и голубые с белым лебедем. Солнце как раз начинало садиться за спинами путников за далёкие теперь Мглистые горы, и его лучи освещали лагерь, придавая многоцветью ясное веселье.
— Здесь Кирдэн! — воскликнул радостно Эйнор, привстав в стременах, и по его лицу Гарав понял вдруг: рыцарь всё это время беспокоился и мучился сомнениями. — Лебедь! Хвала Валарам!
— И даже рудаурцы здесь, — Фередир дёрнул Гарава за рукав кольчуги. — Орёл — это герб Рудаура… Тысяч восемь–десять, — оценил он общую численность войска.
— А сколько может выставить Кардолан? — спросил Гарав, пуская коня за рыцарем, Фион которого уже зарысил вперёд. Фередир пожал плечами. Эйнор ответил, не оборачиваясь:
— Тяжёлой конницы — восемь сотен. Средней — две тысячи. Тяжёлой пехоты — восемь тысяч, лучников — пять. И тысячи две вспомогательных частей… Артедайн может больше; здесь, кстати, считай четверть нашего войска.
— А ополчение? — Гарав посчитал около восемнадцати тысяч, сложил это с — ну, пусть! — тридцатью тысячами Артедайна, округлил до большего, и получившиеся пятьдесят тысяч — хорошо если, только вдвое меньше, чем у Ангмара! — ему не понравились. Эйнор отозвался:
— Можно созвать. Но его не поведёшь воевать далеко от своих земель.
— Ха, — вмешался Фередир довольно нахально. — У Гондора одной тяжёлой конницы двадцать тысяч! А сколько людей у наших родичей к северо–востоку от Мглистых гор? — про эльфов он не говорил принципиально. — Мы раздавим Ангмар, как улитку! — и дёрнул ногой в стремени, давя воображаемого врага.