Утром, вопреки обычному, Гаранфил встала позже всех. Магеррама уже не было, мать, проводив старших в школу, кормила на кухне малышей.
- Уж не заболела ли ты? - спросила она Гаранфил, когда та, накинув халат, присела на стул. - На тебе лица нет. - Бильгеис с беспокойством оглядела дочь. - Давай поешь. Вот тендир-чурек, совсем горячий еще. Каймак купила я. Молоко только что принесли, может, попьешь, а? Слушай, что случилось?
- Мама... - Гаранфил зябко подтянула повыше ворот халата. - Мама, как погиб Эльдар? Ну, тот... С нашей улицы?
Бильгеис долго вытирала руки о передник.
- Что тебе сказать... В Крыму он воевал. Почти все товарищи погибли. А он вырвался из окружения. К партизанам ушел. Когда фашисты увозили в плен нашу молодежь - они напали на эшелон, спасли. Что ты вспомнила? Я же тебе рассказывала? Два года назад товарищ к Диляре приезжал... Ну, который воевал с Эльдаром. И как убили рассказал. И как он хоронил его...
Забыла ты, что ли? Диляра так плакала, так плакала. Недавно ездила на могилу сына. А товарищ этот, из Душанбе он, тогда, в первый раз когда приехал, двери ей починил, дай бог ему здоровья... Стены побелил. У Диляры же одни дочери остались. И вот теперь этот... из Душанбе, как сын ей. Бильгеис всплеснула руками. - И это я тебе говорила. Совсем недавно говорила. Иди, иди, полежи.
"Вот, значит, откуда сон, навеявший разговор с давно умершим человеком..."
Она выпила стакан молока и ушла в спальню. Лежа в постели, полистала книгу, взяла было газету - не читалось, не спалось. Понимала - глупо спорить с видением, с образом, возникшим из дождя и тени от веток, но растревоженный мозг продолжал лихорадочно перебирать прожитые годы - такие одинаково-гладкие, сытые, небогатые событиями.
Все-таки зря она растеряла подруг. В последний раз около школы встретила двух одноклассниц, ради приличия пригласила зайти, а те и обрадовались, увязались с ней. Такой же беспечной хохотушкой осталась Нара - она окончила техникум, медсестрой работает. А Севиль успела разойтись с мужем, воспитательница в детском саду. Ну, поболтали, посмеялись, чаю попили. "Девочки", которым было уже под тридцать, с восторгом прошлись по квартире, даже в шифоньер заглянули, - это все Наргиз, она всегда была бесцеремонной.
- Какая ты счастливая, Гаранфил! Да ляжет правая твоя рука на наши головы. Дом, дети, хозяйство...
- Сразу видно, муж - настоящий мужчина! Нам бы такого, - сказала Севиль.
- Что ты, - рассмеялась Наргиз, - один был, и тот красавице Гаранфил достался.
Они вспоминали школу, болтали, шутили, совсем как в прежние времена.
- Ничего, девочки, - Гаранфил тоном старшей успокаивала подруг. Наберитесь терпения. И в один прекрасный день явится тот единственный, молодой, красивый...
- Красивый, - фыркнула Наргиз, - с пустым карманом. Нет, милая, молодой, красивый - это уже было. Все, кажется, было уже. Толку не было.
- Да, да, - кивнула Севиль. - Пусть бы лучше как твой Магеррам. Красотой не пообедаешь. А жизнь коротка. - Она прислушалась к бою массивных часов. - Кстати, а где он? Ай, засиделись мы у тебя!
Когда подруги ушли, Гаранфил с облегчением вздохнула, подумала, хорошо, что задержался Магеррам на работе. У этой Наргиз глаза так и стреляют по сторонам. Правда, за все эти годы Магеррам даже не посмотрел в сторону другой женщины. Но чем черт не шутит.
Это была, пожалуй, ее последняя встреча с бывшими одноклассницами, Гаранфил тогда ждала четвертого ребенка.
Нет, нет. Зря растревожил ее этот странный сон. Живая она, счастливая. Дети растут здоровыми, шустрыми. Магеррам по-прежнему балует подарками. В последнее время она пристрастилась к чтению; увлечется книгой, то чай свежий забудет заварить, то посуду ей мыть неохота. Мать ворчала, а Магеррам посмеивался. Иногда он брал в руки книгу, с любопытством, шевеля губами, прочитывал заголовок:
- "Ки-зи-ловый мост", Иль-яс Э-фен-ди-ев. А-а... Эфендиев. Солидный писатель. Про строительство, наверное, да?
- Про любовь, - сказала Гаранфил. - Рассказать?
Он любил слушать ее пересказы; она так увлекалась, так живо проигрывала сцены, диалоги, радости и страдания героев, что Магеррам говорил:
- Слушай, боюсь, кто-нибудь узнает, в театр тебя артисткой заберут! Как это ты все запоминаешь, что он сказал, что она? Расскажи, расскажи, прошу тебя.
Он поудобнее усаживался в глубокое мягкое кресло и, прихлебывая чай, делал вид, что слушает.
Смысла слов он почти не улавливал, просто смотрел, как горячится Гаранфил, - глаза делаются блестящими, как умытые дождем каштаны, тонкие, розоватые ноздри трепещут, как лепестки цветущей айвы, красивые белые пальцы теребят по-домашнему выпущенную из-под платка косу.
Правда, сначала он боялся всех этих стихов, романов, что каждый раз притаскивала она из родного дома, он-то знал коварное свойство книг, человек, который много читает, много думает. А зачем его Гаранфил много думать? Мало ли до чего она может додуматься? Хотя с другой стороны разные книги бывают. "Королева Марго", например, хорошая книга. Когда Гаранфил читала ее - а читала она ее не раз, - делалась беззащитной какой-то, все вздыхает: "Какое ужасное было время, ужасные люди" - и жмется к Магерраму в постели. Такой он любил ее - расслабленной, томной и, как он подозревал, немного королевой Марго в душе.
И потом, пусть лучше женщина свободный час потратит на книгу, чем по соседям ходить. Нет, у Гаранфил такой плохой привычки не было, молодец Бильгеис, в строгости дочку воспитала... Он и сам с первых дней ей внушал, как завистливы и коварны люди и что "дом, разрушенный соседом, сам бог не сможет восстановить".
"На нашей улице таких людей не было", - обиженно возразила ему как-то Гаранфил.
Магеррам тогда посмеялся над ней. "На вашей улице некому было завидовать".
Господи, как она красива! Двадцать восемь лет скоро, а все как девочка. Что она там рассказывает? Наверно, очень интересное что-нибудь, вроде "Королевы Марго" или "Лейли и Меджнун"...
- Ты меня слушаешь, Магеррам?
- Да, да, душа моя.
- ...И вот когда Гариб сломал ногу, Сария просит у Адиля машину отвезти его в больницу. Адиль не хочет. Тогда она садится за руль и сама, понимаешь, сама везет Гариба в районную больницу.
- Этого... как его... мужа? - неуверенно переспрашивает Магеррам.
- Да нет. Парня, которого любит. А он сидит рядом в кабине и...
- Постой, постой. Кто рядом - парень?
- Ах, какой ты непонятливый, Магеррам! Муж рядом, Адиль. Она не может видеть страдания человека, которого любит, и потому...
Магеррам насторожился.
- При живом муже любит какого-то парня? И, потеряв стыд, везет... Прямо на машине мужа? И этот муж рядом сидит?
- Ты пойми, она хочет, чтоб все по-честному, Магеррам. Она не хочет обманывать ни мужа, ни Гариба, ни себя. Она, Сария, все скажет, сама скажет мужу.
Кажется, никогда так не волновался Магеррам.
- Где ты взяла эту книгу, Гаранфил? - Он поднимается с кресла, вытягивается во весь рост, маленький, взъерошенный, со вжатой в сутулые плечи головой, рыжеватые глаза его мечут молнии, словно в дом его проникла нечистая сила.
Гаранфил обиженно опускает голову, не глядя, протягивает мужу зеленоватый том с глянцевито-тисненным корешком.
- Вот. Ты сам купил мне. Физули и эту... Очень хорошие книги.
- Иль-яс Э-фен-ди-ев, - по складам читает Магеррам, и клочковатые брови его гневно сходятся к переносице. - Кто бы мог подумать! Такой солидный писатель написал такую книгу. Чему она может научить честных женщин? И я собственной рукой принес ее матери своих детей! Подумал, про строительство этот "Кизиловый мост", про деревенскую жизнь... Ай-яй!