С силою рванув застежку, я сбросил корзно и, сжав в кулаке ворот, разодрал на груди свою белую, расшитую золотом рубаху.
- Смотри, Эдвард Эдмундич, и суди сам - вправе ли я был принимать волхову помощь?
Приподняв нательный крест и ведовскую ладонку, я показал Эдварду четкий и глубокий след ожога в форме креста.
- Нательный крест жег грудь мне, потомку ведунов. Вы, англы, давно приняли истинную веру - мы же были язычниками на памяти нынешних стариков. Поэтому крест жег мне грудь, накалившись докрасна. Я мог снять его, но не снял бы ни за что на свете. Ответь, вправе ли был я после этого принимать помощь волхва?
- Да, rex. Ты был вправе. Я не знал этого, но все равно - прости.
Мы обнялись: пропасть, которая, казалось, только что готова была навеки поглотить наше дружество, закрылась.
- Воистину странно устроен мир: несколько дней назад я был несчастлив, что предстоит покинуть тебя, несколько мгновений назад - безмерно несчастлив, полагая, что расставание будет столь ужасно… а сейчас я почти счастлив, поскольку унесу твой дружеский образ в сердце…
- Так расставание уже близко, Эдвард Эдмундич?
- Да, rex. Малескольд не одобрил бы этого, я и сам знаю, что почти обречен на поражение.
- Для чего же ты покидаешь Русь, разве не дорога она тебе?
- Англия зовет меня. Как одетая в лохмотья мать вправе призвать сына, даже обласканного блистательной королевой. И он придет, потому, что он - дитя этой нищенки, а не дитя королевы. Англия зовет меня, rex Влэдимэр!
- Стало быть - делать нечего. Но ты примешь от меня дружину?
- Нет. Пойми меня правильно, rex! Ты - вправе знаться с ведовской силой, я - нет.
- Как же хочешь ты ехать?!
- Один. В Англии я отыщу в их имениях уцелевших приверженцев Эдмунда Айронсайда… Драгоценности, которые удалось вместе со мной, младенцем, вывезти в Руссию, помогут нам…
- Не в одном месте может порваться тонкая нить, Эдвард Эдмундич. Ты можешь быть убитым грабителями по дороге… Ты можешь не найти отцовских вассалов живыми… Да и что удастся тебе?! О, если бы я мог поехать с тобою!
- Твое место здесь, rex.
- О, да, Эдвард Эдмундич… Снова шевелится Степь… Знаешь, - не стол для князя, князь для стола… Когда намерен ты ехать?
- Я приказал начать готовиться в дорогу завтра…
Некоторое время мы стояли еще молча рядом на стене, над вечерним городом… Отчаянный грай грачей стоял в черных кронах деревьев. Алел западный край неба. Взметались, хлопая на ветру, белый мой плащ и сине-зеленый плащ Эдварда.
Глава четырнадцатая
Через три дня настал день расставания. Я понял, что день этот пришел, когда, пробудившись на рассвете, золотыми лучами пробивающемся в горницу, распахнул окно: набирая высоту, мимо окна моего пролетел белый голубь. Я успел еще заметить на нем малиновый мешочек… Голубь уносил последнее письмо Эдварда Айронсайда к Ярославне.
…Заполнена народом была в этот день пристань на берегу Роси. По сходням широкого в бортах, украшенного на носу дубовым единорогом судна сновали туда-сюда гребцы и купцы, следящие за укладкой своих товаров… Ветер, казалось в нетерпении, рвал уже синий парус…
- Вряд ли свидимся еще, Эдвард Эдмундич! - в последний раз обнимая возлюбленного друга моего, ощутил я хрупкие его плечи под зеленым аксамитом плаща…
- Numquam te videbo, - как всегда в волнении Эдвард сбивался на латынь, - прощай!»
- Прощай, пошли тебе Господь удачи…
- Прощай! - тонкий и легкий, Эдвард взбежал на сходни последним: помедлив немного, поклонился в сторону вздымающегося городского холма поясным русским поклоном… Сходни убрали. Борт корабля плавно пошел от берега…
- Прощай, rex! - звонко крикнул Эдвард. - Прощай аah!
Я не знал, что значит это слово, слово родного языка Эдварда. Но не понять его значения я не мог.
«Аah» - навсегда.
Прощай навсегда! Навсегда!
- Коня!!
Ко мне подводили уже Букефала. Никто не поддержал мне стремя - в седло я словно взлетел и, изо всей силы ударив в конские бока, помчался не разбирая дороги… В стороны шарахался народ на многолюдной пристани… Лиц я не видел, только разноцветные пятна плыли перед глазами…
Навсегда!
…Как очутился я в лесу?.. Черный мох на необхватных стволах, густые кроны над головой зеленоватят солнечный свет, проникающий через них вниз…
Я знаю это место - недалеко отсюда - заброшенный языческий погост…
Спустя еще некоторое время листва над головой стала реже: вскоре я выехал к небольшому озеру, заросшему вдоль берега камышом.
И снова захотелось мне скакать без оглядки, чтобы утишить боль… Как любили мы с Эдвардом вспоминать о смерти князя Артура, о том, как съер Борс бросает в озеро, заросшее камышом, дивный Артуров меч, чтобы не служил он боле никому!
Что умерло у меня? Счастье дружбы, которую невозможно забыть.
Что бросить в озеро мне?
В первое мгновение я вздрогнул. Затем твердой рукою вытянул из-за пазухи шелковый шнурок ладанки…
- Навьи!! Спасибо вам, навьи! Был я силен вашей силою - хочу быть силен своей! Кончилось ныне мое право на вашу силу - почему, ведаете сами! Поклон вам низкий, да прощайте на том, навьи!
Вдруг легко и радостно стало на душе: взамен могущества, теряемого мною, словно вливалось в меня новое, неведомое могущество, новая сила… И отчего-то почудилось мне, что сила эта притянет и уничтожит хоть часть опасностей, ждущих Эдварда Айронсайда в далекой земле бриттов…
Я примерился и бросил ладонку во озеро.
Помнилось мне, что высунулась и подхватила ее чья-то темная рука?
По воде побежали круги…
Прощай, волхованье!
Эпилог
- А что же было дальше, батюшка? Так и не видал ты более ни старого волхва, ни Эдварда Эдмундича, ни Анны Ярославны? - Андрей вскакивает с высокого дубового кресла, стоящего перед облицованной синими изразцами печью, и начинает взволнованно ходить взад-вперед по библиотеке. Щеки его разгорелись, глаза возбужденно сияют. - Батюшка, расскажи!
Андрею скоро двенадцать: когда я смотрю на него, мне мнится, будто это я вновь стал двенадцатилетним отроком и стою у медного зеркала. Те же серые глаза, те же жесткие спадающие на плечи русые волосы, так же непокорно выбивающиеся из под серебряного тонкого ободка… А взаправду ли это не так? Разве давно ушедшее мое отрочество не возродилось в нем?
- Сядь, в очах мельтешит, - говорю я строго. - Ни Эдварда, ни, тем паче, волхва, я более не видал. Часто доводится мне видаться и ныне с князем Всеволодом Ярославичем, что правит ныне Русью в гордом триумвирате со своими братьями. Встретишься с ними и ты, как будешь приносить присяги на верность. А с Анною Ярославной встречались мы потом не один раз до ее замужества.
- Я знаю, батюшка, Анна Ярославна - жена Великого князя Франции. Но скажи, ведь она ждала одиннадцать лет?
- Ждала, Андрей.
- Но почему же она пошла не по любви за Генриха Французского? Ведь не по любви, батюшка?
- По любви, Андрей. По великой любви к земле русской. Ярославу, а значит - Руси так надобно было. Не для себя живут князья. Запомни это.
- Запомню, отец.
- Княгиня Ингрина Эдмундовна зовет княжича Андрея Владимировича к себе, - говорит в дверях челядин.
- Заговорились мы нынче, - я разворачиваю свою книгу, - а латынь твоя не ждет. Иди скорее к матери!
сентябрь-декабрь 1981 года
(Книга написана в подарок на девятый день рождения Лизы Чукловой)
СЛОВАРИК
А
Аксамитовый, аксамит - бархатный, бархат.