Больше всего доставалось крепостным. Под сердитую руку жалости она не знала. Секла людей больно и часто, и случалось, что не вставали они после плетей.
А то словно за руку себя схватит- станет богомольной, начнет поститься и жить затворницей.
Однажды в морозный вечер за невинную шалость заперли по ее приказу двух девочек на чердаке. Барский гнев отошел, но из-за дурного своего характера она забыла про девочек, и те замерзли во сне.
Вид обнявшихся детских трупов так ужаснул Пелагею Дмитриевну, что она разорвала на себе кружевное белье и облачилась во власяницу. Начала морить себя голодом, босая бегала по снегу и все молилась, плакалась богу. Стала щедрой к бедным и нищим, и в городе поговаривали, что раздаст она скоро свое имущество и примет иноческий сан.
Лицо ее потемнело, на теле появились красные стигмы и струпья. «Святая… - шептали городские юродивые,- в миру приняла великий ангельский образ!»
Как-то за молитвой Пелагея Дмитриевна обнаружила, что во власянице завелись черви. Брезгливо икнув, она содрала с себя черные одежды и тут же сожгла их вместе с кишащей червями власяницей. Отпарилась в бане, оттерла стигмы мазями и опять стала носить бархат, читать книги и сечь людей.
Второй приступ неистового благочестия пришел к Пелагее Дмитриевне после сообщения о смерти сестры. Мать Софьи преставилась перед Пасхой в конце Страстной недели, в которую Христос страдал на кресте, и это показалось Пелагее Дмитриевне знаком всевышнего.
- Виновата,господи,не была добра и сострадательна к сестре,- жаловалась она богу, - прости меня, горемычную…
Она услала весь штат прислуги, кареты, сундуки с одеждой и книгами в деревню, подальше, чтоб не было соблазна, и забыла мир дольний ради мира горнего. Четьи-Минеи опять заменили ей французские романы.
Разъезжая по богомольям и жертвуя на монастыри и церкви, побывала она и в Вознесенской обители, но встретиться с племянницей не пожелала. Игуменья мать Леонидия остерегалась говорить о постриге, больно молода Софья, но тетушка сама коснулась щекотливого вопроса.
- В одежде иноческой она мне милее будет, - сказала она со вздохом. - Поторопитесь с этим.
То, что была в принудительном постриге большая корысть служительниц божьих, в чьих сундуках золото и драгоценности, принадлежавшие Софье, перепутались с монастырскими, не волновало Пелагею Дмитриевну.
- Господи, воззвах тебе, услыши меня, - пела она покаянные стихи и приносила юную родственницу со всем богатством ее, как искупительную жертву, к престолу творца.
За три дня до того, как переступила порог ее дома беглая племянница, к Пелагее Дмитриевне явились четыре монахини. Разговор был краток, и во всем согласилась хозяйка дома с неожиданными гостями.
- Кроме вашего дома, Софье бежать некуда, - говорили монахини.
- Так-то оно так. Да ведь Софья с мужчиной бежала. А что если они ко мне уже венчанными явятся?
- Софью бес попутал, но девушка она чистая. Без вашего благословения она под венец не пойдет, - заверили монашки.
- Коли верны ваши предположения и придет ко мне Софья, то пусть поживет неделю в моем дому, - высказала Пелагея Дмитриевна свое единственное желание.
И когда предсказания сестер во всем оправдались и перед ней предстала племянница, она выслушала ее внимательно и в ту же ночь незаметно отбыла в свою загородную усадьбу, боясь растревожить себе сердце тяжелой сценой, которая неминуемо должна была произойти через семь дней.
14
На следующий день Софья попросила Агафью истопить баню.
- Да ведь мылись уже с дороги, - упрекнула та.
- Бок застудила, может, отпарю, - процедила сквозь зубы девушка.
Летняя баня находилась в самой гуще сада. Рядом с банькой стояли бревенчатые сараи, конюшни без лошадей, какие-то пустующие подсобные помещения.
Чтобы Софья не застудилась еще больше, Агафья прикрыла ее толстой, как одеяло, шалью.
- Что же ты мне чистого не принесла переодеться-то? - невинным голосом спросила Софья.
- Запамятовала… И не мудрено, совсем недавно в чистое обряжались, - Агафья обождала, пока Софья села на лавку и обдалась горячей водой и только после этого пошла в дом.
Неужели одна? Неужели и впрямь можно бежать к католическому костелу. Но Софья недооценила своего конвоира, ни юбки, ни платья в предбаннике не было, только платок, видно, забытый второпях, валялся под лавкой.
- Дьявольская дочь! Знаешь, что голая не убегу. Проказа на твои жирные чресла! Ты меня еще поищешь,- ругалась Софья, закутываясь в платок и завязывая его длинные кисти у шеи и талии.