- Гаврила! Завтракать пора! - кричал Никита уже в десятый раз, но в комнате камердинера было тихо.
Наконец Гаврила появился с понуро опущенной головой и горестным выражением лица. «Денежная печаль», как называл Никита излишнюю бережливость, если не сказать жадность, своего камердинера, овладела Гаврилой полностью.
Накрывая на стол и подавая кушанья, он весьма выразительно вздыхал, но молчал, и Никита уже надеялся, что успеет уйти из дому до того, как Гаврила облачит в слова свое негодование.
- Собери папку и положи в сумку бутылку вина! - крикнул он беспечно после завтрака. И тут началось…
- Картона чистого нету.
- Почему же ты не купил?
- Деньги, батюшка, на исходе. Тут не барскую блажь тешить, не картинки рисовать, а живот беречь. Вы на эти свои художества угля извели - всю зиму отапливаться можно.
- Гаврила, ты сошел с ума,- сказал Никита спокойно.
- А как тут оставаться нормальным? Настоящие-то живописцы пишут картину долго-старательно. Иконописец одно клеймо неделю рисует, а вы тяп-ляп - изрисовали сто листов. Если уж вам такая быстрота требуется, нарисовал на одной стороне- переверни на другую. Что ж чистой бумаге пропадать?
- Гаврила, тебя сожгут! За жадность. Тебе «подведут черту». Ты будешь корчиться в огне, а я не протяну тебе руку помощи. Ты темный человек. А еще алхимик! Еще Эскулап. Знаешь, что говорили древние? Aes omnibus commun is! «Искусство - общее достояние!» А ты экономишь на угле.
- Тому рубль, другому рубль,- кричал в полном упоении Гаврила.- Что ж ваши друзья-товарищи не несут деньги? Растащили дом по нитке. Харчились всю зиму, а теперь носа не кажут. Идите в школу, требуйте долги!
- Какие долги? Студенты разъехались по домам.
- Вчера,в Охотных рядах встретил этого,как его… Маликова.Рожа голодная,так по пирогам глазами и шарит. Я ему говорю, когда, мол, долг вернешь, убийца? А он оскалится: «А ты кто таков?»
Продолжение рассказа Никита уже не слышал. Он схватил вчерашние неоконченные картоны и бросился вниз по лестнице, прыгая через две ступени.
Может, и впрямь сходить в школу? Может, есть сведения об Алешке? Да и следует узнать, не хватились ли пропажи двух паспортов.
Сухарева башня встретила Никиту непривычной тишиной. Славное время - отпуска! Пылятся на полках навигацкие словари, лоции и карты, отдыхают натруженные глотки педагогов, сохнут без употребления розги, сваленные в углу «крюйт-камеры».
Но не все студенты разъехались по домам. Кого задержали за провинность, кого забыли родители и не выслали денег на дорогу, а некоторым было просто некуда ехать. Оставшихся в Москве школяров, чтобы не шатались без дела, сторож Василий Шорохов приспособил чинить поломанный школьный реквизит.
Столярная мастерская расположилась во дворе в тени тополей. Колченогие столы, разломанные лавки и стулья были свалены в гигантскую кучу, словно не для починки, а для невиданного аутодафе скорбных останков навигацкой школы. Между деревьев были натянуты в два яруса веревки, и развешенные на них для просушки карты напоминали паруса допотопного корабля. Над этой странной мастерской гордо реял прикрепленный к бузине морской вымпел. Шорохов собственноручно подновлял его красками и штопкой.
Когда Никита пришел на школьный двор, Шорохов, сидя на корточках, варил на костре клей.
- Здравствуй, Василий. Скажи, Котов появился?
- Котова вашего мыши с кашей съели,- ответил Шорохов, не оборачиваясь.
- А Фома Лукич где?
- Придет сейчас, обождите.
Шорохов поднялся, вытащил из кучи поломанной мебели кресло и поставил его перед Никитой, не то предлагая сесть, не то приглашая заняться починкой.
- Какова пробоина, а?- задумчиво сказал он, стараясь запихнуть под гнилую обшивку сиденья торчащие во все стороны пружины.- А,черт с ним!- И сторож, схватив кресло за ножку, с размаху бросил его в общую кучу. К ногам Никиты из недр хлама выкатился помятый глобус.
- Черт с ним! - весело повторил Никита и ударил по глобусу ногой.- Василий, дай-ка я твой портрет нарисую.
- Не велика персона. А рисовать, как бомбардир русского флота клей варит, это, прости господи, срам.