Первыми явились в школу прошлогодние ученики Ниг колая: Павлик Гомозков и Еремка Шашлов. Затем привели своих ребят еще пять-шесть домохозяев да из дворни ключник Дмитрий. Веруся и Николай были в отчаянии:
школяров набиралось не более десятка. Зато скука и атмосфера уныния, распространенная на ту пору в усадьбе, загнала в школу столько зрителей, что негде было повернуться. Прошла неделя. Ребятишки распустили слух, что в школе весело и занятно, что "учительша" ласкова, а чего не смыслит, так ей управителев сын подсказывает.
Ученики стали прибывать. Во время классов взрослые перестали ходить, но когда, несколько осмотревшись, Веруся затеяла по вечерам читать вслух, народу набиралось много.
Но вдруг произошли такие потрясающие события, что и Веруся, и школа, и чтения надолго были оставлены без внимания.
Николай боялся, что отец будет распечатывать его письма, и вел свою переписку окольным путем: прежде на Рукодеева, а теперь на Верусю. И вот как-то в конце февраля, когда Николай по обыкновению пришел за Верусей обедать, она подала ему только что привезенное со станции письмо, с надписью: "для N. N". Рука была Ефремова.
Николай распечатал, прочитал первые строки и так и ахнул.
- Что такое? - спросила Веруся, обеспокоенная его видом.
- Ума не приложу,.. Лизавета Константиновна ушла из дому и повенчалась с Ефремом Капитонычем!
Веруся в восторге захлопала в ладоши.
- Какая прелесть! - закричала она. - Как я люблю эту милую Лизавету Константиновну!
Но Николай не находил и себе радостных чувств.
- М-да... - пробормотал он, - об этом придется поломать голову... Что теперь разговоров подымется!-и добавил: - Смотрите, что пишет: "...Надеюсь, дружище, вы отпишете Мне, как поживает мой старик и все ли он в прежнем настроении. Мучительно жаль, но придумываю, Придумываю и не обретаю способов смягчить его, сделать так, чтобы он по-человечески отнесся ко мне, не могу найти общую с ним почву. Ах, что за истязание, если бы вы знали, это отсутствие одинаковой почвы! Решительно не умею вообразить, как он примет мою женитьбу на Лизавете Константиновне. Прибавил ли я этим горечи в его жизни или наоборот? Судя по тому, что в Петербурге решено скрывать эту новость, яко государственную тайну, думаю, она не скоро дойдет до вас. Ввиду этого вот моя убедительная просьба: передайте, дружище, старику, и как он поступит, что скажет, не медля отпишите мне. Мы с женою на днях выезжаем из Питера: приятели устроили нам местишко в С*** губернии. Сообразно с таким маршрутом И направьте ваше уведомление..." - Дальше следовал адpec. - М-да... придется поломать голову, - в раздумье пбвторил Николай.
- А что?
- Помилуйте-с!.. Легкое ли дело подступиться к Капитону Аверьянычу!
Веруся хотела было сказать: "Вот вздор! Хотите, я передам!" - но подумала и промолчала: Капитон Аверьяныч был единственным человеком в Гарденине, перед которым пасовала ее смелость; угрюмый его вид решительно подавлял ее.
Пока молодые люди придумывали, как лучше исполнить поручение Ефрема, и с такою выразительностью хранили тайну, что даже Мартин Лукьяныч начал подозрительно на них поглядывать, в усадьбе опять зазвенел ямской колокольчик, и в контору ввалился откормленный среднего роста человек в енотке, с видом отставного военного.
- Вы будете управитель? - фамильярно спросил он, снимая енотку и обнаруживая под нею коротенький кавалерийский полушубок, крытый синим сукном.
- Я-с... Что угодно?
- А вот письмецо к вам... От его высокородия Юрия Константиныча. Незнакомец подал Конверт и развязно уселся.
Мартин Лукьяныч растерянно повертел конверт, - буквы прыгали и сливались в его глазах.
Письмо было следующего содержаний:
"Рахманный! Уполномоченный матерью, Приказываю тебе немедленно по получении сего уволить конюшего Капитона с истребованием от него надлежащей отчетности.
В должность заведывающего конским заводом имеешь ввести подателя сего, отставного гусарского вахмистра Григория Евлампиева. Юрий Гардении".
Внизу стояло: "Ежели Капитон вздумает поселиться в нашей деревне или вообще слишком близко к Анненскому, найти средство в том воспрепятствовать. Впрочем, можешь подарить ему лошадь, однако не дороже 150 рублей, корову и лесу на избу".
Мартин Лукьяныч прочитал раз, прочитал другой...
Грубый тон письма, неслыханное распоряжение ошеломили его.
- Как же это... - бормотал он,- - такого слугу,., известного на всю губернию знатока... И за что?.. За что?
Бывший швейцар снисходительно усмехнулся.
- Надо понимать так, что дело господское, - сказал он, закидывая нога за ногу.
Управителя взорвало.
- Знаю, что господское!.. Нечего указывать - возрос на барской службе!.. Но почему? Чем заслужил? Мне сама генеральша так не писала!.. Тридцать лет живу... От покойника генерала не видал такой обиды!.. кричал он, сердито потрясая письмом, и, обратившись к Николаю, давно следившему за этою сценою, сказал: - Прочти, каково со старыми слугами обращаются.
Григорий Евлампыч сразу утратил развязность, вытянулся, сделал почтительное лицо. Гнев управителя напомнил ему, что все-таки начальство существует и субординацию забывать не следует.
Николай, прочитав письмо, страшно оскорбился за отца и возмутился "бесчеловечным" распоряжением.
- Я не понимаю, папаша, чего вы терпите! - воскликнул он дрожащим от негодования голосом. - И какая низость: как будто Лизавета Константиновна не вольна выходить замуж за кого хочет!
- Какая Лизавета Константиновна? Чего ты городишь?
- Понятно, самая гнусная месть! Лизавета Константиновна обвенчалась с Ефремом Капитонычем...
Мартин Лукьяныч побагровел и тупо переводил глаза с Николая на Григория Евлампыча.
- Точно так-с, - подтвердил Григорий Евлампыч, - хотя же и велено соблюдать секрет, но в рассуждении того, что им известно (он кивнул на Николая), их превосходительство в великой горести. Стало быть, эфтот самый студент воровским манером обвенчамшись.
- Вовсе не воровским манером!.. - горячо возразил Николай.
Вдруг Мартин Лукьяныч опомнился.
- Молчать! - крикнул он на сына. - Что такое? Почему? Светопреставление, анафемы, затеяли!.. Вон! Я еще допрошу, брат, откуда у тебя эти новости... А! На что осмелился., куда проник... это из крепостного-то состояния!.. А!.. Конюший Капитон Гардениным в сваты попал...
Что ж такое?.. До чего дожили? - и, круто повернувшись к Григорию Евлампычу, сказал: - Хамье-то столичное, холопы-то чего глядели?
- Осмелюсь доложить, всего не доглядишь. В дом был принят, Рафаилу Константинычу уроки давал... Потом что-то вышло, - Юрий Константиныч прямо крикнули на него... по-гусарски! А замест того, глядим - Лизавета Константиновна вышла пешечком и скрылась... Опосля слышим обвенчамшись... в адмиралтейской церкви. Помилуйте!
- Гм... Ну, завтра вступишь в должность. (Мартин Лукьяныч понял, что новому конюшему можно говорить и "ты".) Жалко Капитона Аверьяныча, да, видно, не под стать с суконным рылом в калачный ряд лезть... Ах, дети, дети!
Наутро Мартин Лукьяныч призвал конюшего и, без свидетелей, в присутствии одного только сына, прочитал ему господский приказ. Капитон Аверьяныч хотел было усмехнуться, губы его презрительно сморщились, но усмешки не вышло, весь он как-то съежился. Его огромная согнутая фигура приняла странный и жалкий вид беспомощности. Николай бросился за водой.
- Батюшка! Капитон Аверьяныч!.. - возбужденно заговорил управитель. Плюньте на них, анафемов!..
Испокон века помыкали нашим братом... Нонче - вас, а завтра, глядишь, и меня пинком поддадут... Плюньте, батюшка!