- Ну, ну, ты не заговаривайся, грубиян!
- Вот чудачина! Разве я тебе грублю!.. А что время твое прошло, это верно. Ездил на наших горбах, да будя...
Посиди-кось теперь, покланяйся нашему брату... Вот не куплю, к примеру, спишешницу, ты окончательно должен в трубу вылететь! Эх вы, белоручки, пропадать вам без мужика!..
Мартин Лукьяныч тяжело засопел, побагровел. Татьяна нашла нужным вмешаться.
- Герасим Арсеньич, - сказала она внушительно, - вы бы не слишком...
Гараська сразу изменил тон.
- Да что же я?.. Аль уж со старичком и словечком не перекинуться? сказал он шутливо. - Мы, чать, завсегда с нашим уважением... Дай-кось закурить, Лукьяныч Эх в рот те дышло, и управитель ты был сурьезный... Зять Гаврюшка! Вот был управитель, в рот ему малина!.. Ты, Лукьяныч, не серчай, потому развязка и все такое Не серчай на меня. Окончательно ты из первых - первый был!
Мартин Лукьяныч смягчился.
- Я был не мил, теперь-то лучше стало? - спросил он, протягивая Гараське папиросу. - Ты вот, дурак, говоришь неподобные слова, а жить-то лучше вам? Посидел в даровой квартире?
Гараська засмеялся и ухарски сплюнул.
- Хватера нам нипочем! - воскликнул он - Хватеру я так понимаю, хоть и вдругорядь!.. Хлеба вволю а случается - и калачами кормят; водки даже, ежели гроши есть, и водки линвалид приволокет... Черт ее дери, видали!
А ты вот скажи, Лукьяныч, скотину-то мы всю перевели - А, перевели! - с злорадством сказал Мартин Лукьяныч.
- Окончательно перевели... Потому нет кормов прищемил нас ирод - вздоху не дает. За что, хучь бы меня в острог посадил? Только и всего, что, признаться, мы с Аношкои стог сена почали... Так ведь, аспид он тонконогий, надо скотине жрать-то аль нет?
- Не воруй. Сено барское, не твое. Это, брат, и я бы посадил на его месте.
- Экось что сказал! При тебе-то что мне за неволя воровать? Ты разочти, сколько кормов, сколько покосу у нас было... Сколько ты нам вольготы давал!..
- Ага! - произнес Мартин Лукьяныч, с самодовольством поглаживая живот.
ные там анафемы (Мартин Лукьяныч еще понизил голос), будто от живого мужа,., будто не венчаны... А, что придумает народ!.. Иван Федотов помер, прямо говорю, что помер. А венчание было в Воронеже... Ха, не венчаны!..
- Да мы разве сумлеваемся, Лукьяныч?.. Опять же ежели и без венца... Гараська еще хотел что-то добавить, но поостерегся и только помычал.
- А новые места - вздор! - заключил Мартин Лукьяныч громко.
В это время молодой попик, облокотившись на прилавок, отрывочно разговаривал с Татьяной: ее беспрестанно отвлекали покупатели.
- Изрядно торгуете, Татьяна Емельяновна?
- Как сказать, батюшка... Да вот живем. Оборот хотя и велик, но мы пользу берем небольшую, сами знаете.
- Да, да, хорошо у вас поставлено... Истинно по совести. Равно избегаете и скудости и стяжания... Хорошо.
Слышали, отец Григорий скончался?
- Слышала... Добрый был священник, старинный.
- Да, да... И при конце жизни жестоко оскорбил отца Александра. - Попик усмехнулся.
- Чем же так?
- Были распущены долги отцом Григорием... Ну, и были расписки... Все по мужичкам, конечно. И, говорят, на знатную сумму: будто бы на пятьсот рублей... Вот при конце его жизни отец Александр и начал понуждать относительно расписок. Где спрятаны, да сделайте, мол, передаточную надпись и тому подобное... Слушал, слушал старик, - зажги, говорит, свечку, подай шкатулку. Зажгли, подали... И, вообразите, достал умирающий расписки и все до одной в огонь вверг... а сам лепечет: "Отпустите должником вашим!" Вообразите гнев стяжателя-зятя!
- Ах, как прекрасно!..
- Да да... Деток-то много ли у вас?
- Пятеро, батюшка. Меньшенькой с покрова годик пойдет... А это вот первенец, помощник. - Она указала на русоволосого мальчика.
Попик вздохнул.
- Была у меня девочка - схоронил, - сказал он.- Грустно не иметь детей. Ищу прибежища в книгах, вот школой занимаюсь... Но сердце болит.
- Ии, батюшка! - ласково проговорила Татьяна.- Вы молоды, будут и детки, господь захочет. А не -будетдетей много в мире. Лишь бы любовь не погасла.
- Что ж? Я завсегда скажу: отцом ты был для нас, дураков... Во как тебя понимаем!..
- Эге! Ну, а теперь-то... припеваючи живете?
- Припеваем, в рот ее дышло!.. Ты вот подумай, Лукьяныч: иди, говорит, в батраки. Ну, ладно: пошел я.
Стало жнитво, посадили меня на экую махину... На жнейку, значит. Сижу окончательно словно идол, действую.
Трах! - окончательно вдребезги... Туда-сюда, штраф!..
Трешница!.. Ловко... Земли не дает, лесу - прутика нету, из кормов хоть кричи... Что же это за жисть?
- Зато банк завели!
- Банка!.. Ты спроси, кто в ней верховодит-то: Шашлов Максимка да Агафошка Веденеев... Эх, что мы теперь надумали, Лукьяныч: окончательно на новые места хотим удалиться!.. Вот с Миколаем с твоим хотели потолковать... Пропадай пропадом Переверзев со своими машинами! Ударимся в Томскую аль на Амур, поминай как звали!
- Обдумали!.. Мало вас нищими-то оттуда приходят?
- Мы окончательно ходоков снаряжаем, Лукьяныч...
Понимаешь? Вот прямо, господи благослови, пойдем с зятем Гаврюшкой, все приволья осмотрим. Из Гарденина двадцать три двора охотятся в переселенцы, тягулинских - двенадцать; мы с Гаврюшкой по трешнице с двора просим - была не была!.. За сотенный билет всю Расею насквозь пройдем, коли на то пошло... А на старине не жить, в крепость к купцам да господам не поступать сызнова!..
- Глупости, Герасим! - авторитетно вымолвил Мартин Лукьяныч. Держитесь старины, вот что я вам скажу.
Жить можно, это ты врешь. То есть с умом. Вот хоть Николая моего взять... Видишь? Товару одного, может, тысячи на четыре, гласным состоит в земстве, в ведомостях печатается, а? То-то и оно-то. Почему новые места?
Баловство. Пороли вас мало. Вас не в острог, а именно драть нужно. Я, брат, Николая драл.... Вот и вышел человек. Теперь он женился, например (Мартин Лукьяныч понизил голос), то сё, из простых, дескать, из доровых...
а тут купец Еферов с дочерью навязываются, приданого пятьдесят тысяч... Другой бы разве не польстился? Но Николай умен. И я ему говорю: "Николя, Татьяна Емельяновна хотя, мол, из простого звания, но ты вглядись..."
- Королева - одно слово! - подтвердил Гараська.
- Ты вглядись, говорю. Неописанной красоты, умна...
Да пропадай они, пятьдесят тысяч!.. Я знаю, болтают раз- Блажен, кто верует, - тихо возразил священник и, как будто испугавшись своих слов, быстро добавил: - Конечно, конечно, все от господа. Не знаете, Татьяна Емельяновна, брошюры фирмы "Посредника" имеются еще у Николая Мартиныча?
- Есть, есть. Пять сотен из Москвы прислали.
- И новенькие?
- И новые есть. Толстого вышла очень уж трогательная. "Два старика". Да вы пожалуйте в горницу, там в шкапчике лежат... И журнал там. Кажется, последнюю книжку фельдшерица назад отдала. Пожалуйте в горницу!
- Амельяновна! Гвоздочков бы мне, однотесу...
- Умница! Почему у тебя железо полосовое?
- Хозяюшка! Покажь-ка чугунок, эдак в полведерки...
- Здравствуй, обворожительная женщина! - раздался нетвердый, сиплый голос, и Косьма Васильич Рукодеев крепко пожал Татьянину руку. Он едва держался на ногах; вид его был совершенно лишен прежнего великолепия:
опухшее лицо, мутные глаза, спутанные, с сильною проседью волосы, - все говорило о беспробудном пьянстве.
Рядом с ним, улыбаясь гнилыми зубами, стоял человек с какою-то зеленоватою растительностью на лице, с бегающими неопределенного цвета глазами, в прекрасном пальто нараспашку, в шляпе котелком, с толстою золотою цепью на животе.
- Коронат Антонов! - кричал Рукодеев, патетически размахивая руками. Всмотрись! "Есть женщины в русских селеньях с спокойною важностью лиц, с красивою силой в движеньях, с походкой, со взглядом цариц..." Понимаешь, о ком сказано?.. Вот она!.. А, впрочем, ты не можешь этого понимать, ты свинья... Извините великодушно, Татьяна Емельяновна: свинье красоту вашу хвалю, непотребному пройдохе стихи декламирую... Ах, пал, пал Косьма Рукодеев!..
- Это вы напрасно-с, Косьма Васильич, - с слащавою улыбкой возразил Коронат, - что касательно в отношении прекрасного пола...
Татьяна строго сдвинула брови.
- Стой, молчать! - возопил Рукодеев и даже погрозил пальцем на своего спутника. - С кем говоришь? Где находишься? Вот рекомендую, Татьяна Емельяновна... Двенадцать лет тому назад явился наг и гладей в наши палестины. Фортункой народ обманывал, на станции трактир держал и вдобавок известное заведение. Теперь богат, блажен и в первой гильдии... О, времена! О нравы!.. Коронатка, много ли ты по миру сирот пустил? Много ли загубил душ мужеска и женска пола?