...Преуспевающий петербургский банковский чиновник Дмитрий Арсеньевич Летянин привозит в деревню "на кумыс" страдающую нервным расстройством жену Марью Павловну, даму тонкой и сложной душевной "конструкции". Молодой местный землевладелец Сергей Петрович, человек передовых для его среды взглядов, очарованный красотой и гуманными порывами Марьи Павловны, влюбляется в нее, и дело кончается новым браком. Параллельно этой любовной истории драматически разворачивается другая, крестьянская: приехавший на заработки плотник Федор собирается обвенчаться с деревенской девушкой Лизуткой. Господа содействуют такому союзу и даже идут на материальные расходы ради удовлетворения своих благих желаний, но их вмешательство приносит всем лишь огорчения. Под напором патриархальных нравственно-бытовых устоев рушится счастье влюбленных. Сложные внутренние противоречия подтачивают и внешнюю идиллию и барской четы, а их попытка сближения с народом заканчивается неудачей.
В "Двух парах" повторяется типичный для Эртеля лейтмотив разочарования интеллигента-либерала в туманных идеалах народничества. Главный герой далек от подлинных мужицких дум и забот, не способен на будничный героизм во имя "ближнего". При первом же серьезном столкновении с крестьянским бытом вчерашний благодетель превращается в чванливого барина. Ему чужда психология рабочего человека, его альтруизм поверхностно-мечтательный, не подкрепленный живой жизнью. По замечанию А. М. Горького (статья "Семен Подъячев"), Эртелю удалось в повести "уличить господ в духовной импотенции". В конце концов барину наскучила деревня, и он бежит в Москву "развеяться", послушать модные проповеди и поглазеть на столичных актрис. А в это время в похилившейся избе слепая "баушка" рассказывает ребятишкам нелепые побаски... Мимо жизни, мимо настоящего дела прошли эртелевские народолюбцы.
Эртеля иногда называют писателем "провинциальным", вкладывая в такое определение снисходительный оттенок. Это Явное недоразумение. Провинция была его "пропиской" и жизненным материалом, но на этой основе он всегда ставил и по-своему решал темы огромной важности, его привлекали не случаи и эпизоды, а явления исторические, не второстепенные индивидуальности, а типы.
"Степня" связал свою судьбу со средней полосой России, лишь изредка отлучаясь в другие края для отдыха и "душевной свежести", деловых и дружеских встреч. Правда, как уже упоминалось, ему надолго пришлось "задержаться" в Твери. Несмотря на полицейский надзор и прочие неприятности, этот город Александр Иванович вспоминал тепло; здесь он нашел новых друзей, наконец-таки обрел новую семью, прошел своеобразную школу социально-философских знаний в кругу П. А. Бакунина, брата известного революционера-анархиста; Н. Н. Ге, сына выдающегося художника; Г. А. Мачтета, писателянародника, автора стихов популярной революционной песни "Замучен тяжелой неволей"; К. Левина, одного из первых русских марксистов, и других интересных людей.
Самостоятельный ум Эртеля не терпел сковывающей "теоретической упряжки", и в тверской период им также не овладела всецело какая-либо одна программа, но он расширил основу своих взглядов, испытав при этом заметное тяготение к проблемам религиозного и морально-этического характера. В письме к философу, сотруднику "Русского богатства" В. В. Лесевичу, от 7 февраля 1889 года писатель так определял свое мировоззрение: "Оно вырастало и слагалось путем самых разнообразных и отрывочных впечатлений, представлений и мыслей, в числе которых были, конечно, и не мои - и даже очень много не моих! - но никогда (если не считать времени юности) я не заимствовал чужой материал в виде какой-нибудь компактной массы. Так, например, из системы мыслей Н. К. Михайловского я заимствовал нечто для моей постройки, точно так же, как и из других систем (в том числе и Л. Н. Толстого), но заимствовал ту только частичку системы, ту дробь "компактной массы", которая соответствовала плану моей постройки, моему собственному пониманию жизни".
Эта "постройка" так и не была закончена, но она укрепилась пониманием необратимости исторического процесса, верой в силу науки и искусства, пафосом общественного служения художника.
Тверской период обогатил Эртеля интересными впечатлениями.
Он с почтительным восхищением слушал воспоминания П. А. Бакунина о встречах с В. Г. Белинским, Н. В. Станкевичем, замечательными личностями 40 - 60-х годов, проявлял живой интерес к Н. Г. Чернышевскому (выслал писателю-революционеру через его двоюродного брата А. Н. Пыпина свою фотографию, случайно обнаружив книгу Бокля, испещренную пометками Николая Гавриловича, пожелал отослать ее прежнему владельцу). Подобные "мелочи" важны как связующие духовные нити передовой русской культуры.
В 1890 - 1896 годах Эртель жил близ Воронежа, на хуторе Емпелево (ныне пос. Трудовое Новоусманского района). Здесь им были созданы роман "Смена" и повесть "Карьера Струкова". Как всегда, много времени он отдает переписке, заменявшей ему личное общение.
Его письма интересны и как исповедь души, и как документы своего времени, и, наконец, как свободный от цензуры комментарий к собственным произведениям. Из писем мы узнаем, в частности" о его помощи воронежским крестьянам в неурожайные 1891 - 1892 годы (были спасены тысячи людей), подвижническом деле открытия школы для детей бедняков (отмеченная мемориальной доской, она сохранилась в селе Макарье и поныне), хлопотах по укреплению финансового положения публичной библиотеки и других благородных начинаниях.
Общественным заботам он умел отдаваться до самозабвения. Для спасения крестьянских жизней Эртель влез в долги (десять тысяч рублей), и, чтобы как-то выпутаться из них и обеспечить семью, он вынужден был в 1896 году занять место управляющего имением Хлудовых в Моршанском уезде Тамбовской губернии, позже Пашкова и других чужих владений. Уход из литературы он переживал мучительно. В одном из писем к жене тех лет он рассказывает, в какую хозяйственную "кашу" он попал: "Берет иногда тоска, и вкус каши становится отвратительным, и убежал бы от нее на край света, но... куда убежать от железного закона необходимости..."
Исследователи творчества Эртеля давно пытались проникнуть в причины его молчания в литературе в последний период жизни. Высказывались самые различные мнения. Между тем он сам разъяснил этот сложный вопрос в неопубликованном письме к дочери Наталии от 23 ноября 1903 г. (хранится в частной коллекции). В ответ на ее упреки в том, что отец вместо литературных занятий ведет "противные пашковские дела", Эртель скромно оценивает свой талант по сравнению с Достоевским, Л. Толстым, Тургеневым, Чеховым и исповедуется: "...свойство и характер моего писательского дарования всегда были "антицензурны", т. е. меня всегда влекло к общественным и политическим темам, а не психологическим, в России же при настоящих и давнишних цензурных условиях этого касаться можно с такою преувеличенной осторожностью, что получается какая-то слабая дребедень..." Тут же Эртель подчеркивает унизительную зависимость русского художника-разночинца от "денежного мешка" и оправдывает свои занятия сельским хозяйством возможностью непосредственно видеть живую действительность и практически положительно влиять на судьбы людей, при этом радуясь, что. "много видишь нового, глубоко интересного, никогда не испытанного". Уход писателя из литературы имел, конечно, и более глубокие причины, коренящиеся не только в его личной судьбе, но и в кризисе русского общества, стоявшего тогда на трудном социально-экономическом распутье. Характерно, что Эртель в то время внимательно наблюдал за возраставшим рабочим движением, о чем свидетельствует его незаконченная повесть "В сумерках" (1898). В ней интересно намечен привлекательный образ руководителя социал-демократического рабочего кружка Филатова, прошедшего тернии революционного народничества, познавшего горечь разочарований, но не разменявшего светлые идеалы борьбы на мещанское благополучие и "малые дела".