— А дома ваш папа? — спросил Рукодеев.
— Они пошли на кошары, но я сейчас пошлю-с.
Николай пригласил Рукодеева в горницы, побежал так, что под ним горела земля, на конный двор, приказал убрать рукодеевских лошадей и накормить кучера, послал за отцом, распорядился, чтобы поставили самовар. А сделавши что надо по хозяйству, вошел в комнату и после некоторого колебания сел в почтительном отдалении от Рукодеева и вдруг так и сгорел: Косьма Васильевич, благодушно посмеиваясь, читал его стихи. Не помня себя, Николай вскочил и коснеющим языком пролепетал:
— Это я по поводу говенья-с… Мы говеем с господином конюшим…
— Вот как! Ничего, ничего. Сюжетец отсталый… В нонешнем веке подобные сюжеты опровергнуты. И рифмовка слабовата. Но раз вы стремитесь сочинять, это делает вам честь, молодой человек. Извините, если спрошу: сколько вам от рождения?
— Девятнадцать-с.
— Изволите говеть по собственному усердию?
— То есть как-с? Я всякий год говею.
Косьма Васильевич произнес «гм» и с тонкой усмешкой поглядел на Николая. И Николаю вдруг стало неловко от этой усмешки, сделалось стыдно, что он говеет… Он с ненавистью взглянул на свои красиво и на великолепной бумаге переписанные стихи, украдкой потянул к себе лист, скомкал его и сунул в карман. Тем временем Косьма Васильич не спеша посмотрел на свои массивные золотые часы, не спеша вынул из одного кармана массивный серебряный портсигар, из другого — массивный янтарный мундштук и приготовился закурить. Николай опрометью бросился зажигать спичку. Рукодеев протянул ему раскрытый портсигар:
— Не угодно ли?
— Я не курю-с, — ответил Николай, еще более влюбляясь в гостя.
— Что так? Нонешнее развитое поколение придерживается этой привычки. Существуют отсталые взгляды и в отношении курения, но нужно протестовать. Где изволили обучаться?
— Дома-с. Домашнее образование.
— Почитываете что-нибудь? Подумываете, эдак, о вопросах?
— О, я очень люблю читать. Но негде доставать книги-с. Вот у волостного писаря «Евелину де Вальероль» выпросил, но между прочим без конца. Ужасно интересно, а все без конца как-то неловко-с.
— Гм… — Косьма Васильич пыхнул папироской. — А журналов не читаете?
— «Журнал коннозаводства» получаем… Только редко читаю. Еще «Сын отечества»… Фельетонная часть бывает иной раз ужасно интересная.
— Ну, а эдакие серьезные журналы? Ежемесячные?
«Дело», например?
— Нет-с, не случалось, — с живейшим сожалением ответил Николай. До сих пор он весьма смутно понимал, что такое журналы, и никогда не видал их.
— Напрасно. В ваши годы непременно нужно развиваться. Вот есть стремление сочинять… Однако же сюжет не соответствует. Рифмовка не беда, но сюжет-то ваш относится к эстетике. В нонешнем веке сюжеты предпочитаются гражданские. Надо развиваться, молодой человек.
Николай молчал, жадно вслушиваясь в каждое слово Косьмы Васильевича.
— Если желаете, я могу вас снабдить: у меня абонемент в библиотеке, — продолжал тот. — Приезжайте как-нибудь, буду рад. Я молодое поколение люблю. Слышали об Илье Финогеныче? Купец, но просвещенный субъект вполне, отличную библиотеку завел. Будете в городе, непременно познакомьтесь. Есть у меня и собственные книги: два шкафа-с. Разумеется, подбор не особенный, — есть между прочим и Вальероль, однако могу снабдить и Дарвином.
— Роман-с?
N — О нет, напротив. Рассказывается, в каком, например, смысле человек из обезьяны проистек. Такое и заглавие:
«О происхождении человека».
— Но как же из обезьяны, Косьма Васильич, ежели человек сотворен в шестой день из персти?
Косьма Васильевич засмеялся и ответил словами, весьма похожими на те, которыми Агей Данилыч потешал Гарденино. Однако же в устах Косьмы Васильича эти слова имели совсем другое значение для Николая, тем более что Рукодеев закончил опять в высшей степени любезным обращением:
— Право, не хотите ли папироску, Николай Мартиныч?
В это время вошел Мартин Лукьяныч и еще в дверях низко поклонился Рукодееву. Рукодеев встал, отрекомендовался. Николай вскочил со стула.
— Вот мы тут с молодым человеком о литературе рассуждаем, — сказал Косьма Васильич, — прошу приехать ко мне. В нонешний век вся надежда на молодое поколение.
Надо их развивать, развивать.
— Очень благодарю-с. Он у меня любит почитывать.
Но негде взять-с… Из барской библиотеки, сами изволите знать, неловко. Я вот и сам охотник до книг, а негде. Ничего не поделаешь.
— Сделайте милость, ко мне. У меня много-таки, могу похвастаться.
— Очень благодарю-с. Если есть исторические романы, премного обяжете. Ужасно, признаться, люблю историческое чтение. С молодости Зотовым, бывало, зачитывался… «Таинственный монах», например… Теперь уж как-то и не пишут таких книг. До чего забывался — COBCCTHQ вспомнить-с: живши у хозяина в мальчиках, свечи крал, чтобы читать. Ей-богу-с!
— Я вот — советовал Николаю Мартинычу. Книг много.
— Очень благодарю… Благодари, Николай. Он у меня любознательный паренек. Вы напрасно его по отчеству, Косьма Васильич, — молод еще. Покорно прошу чайку…
Вот, слышишь, Николай, как о тебе заботятся? Это надо чувствовать. Бери стакан. Вот на праздниках возьми лошадей и можешь съездить… Дадут — читай. Лучше, чем баклуши-то бить. Можете себе вообразить, до чего набаловался: из конюхов приятелей себе заводит-с!.. Я, брат, смотрю, смотрю, да и взыщу.
— А не напрасно, Мартин Лукьяныч? — снисходи тельно улыбаясь, возразил Рукодеев. — Конечно, не следует опускать себя, но в нонешнем веке во всяком разе гуманность требуется. Все мы, так сказать, братья, и потому мужик входит в то же число. Было время, его и продавали, а теперь все — граждане. Вы как полагаете, Николай Мартиныч?
— Я так полагаю, что ваши слова совершенно справедливы, — мужественно ответил Николай.
— Ну, уж ты бы не совался, — сказал отец.
— Как же, папенька, государь император освободил — и вдруг вы против!
— Поди, поди, поговори еще.
— А почему же, молодой человек, вашему папа и не иметь собственного мнения касательно эмансипации? — посмеиваясь, спросил Рукодеев.
— Как же можно-с!
— Ну, а почему?
— Потому все мы — подданные.
— Но во всяком разе не рабы. Как вы руководствуетесь в этом сюжете?
— Сроду родясь рабами не были, — с гордостью сказал Мартин Лукьяныч. — Еще прадед мой — царство ему небесное! — был мценским мещанином. Не высокое звание, но все ж таки не хам.
— А ежели не рабы, — продолжал Рукодеев, не спуская смеющихся глаз с Николая, — то уповаем больше на свой интеллект, а отнюдь не как прикажут.
— Так-с, — ответил Николай в недоумении.
— И ежели ваш папа не может чего одобрить, ужели ему одобрять потому, что он в подданстве?
Николай молчал.
— Вот то-то, балаболка, — заметил отец, — говорю: не суйся. С богом прекословить не могу — это правильно, но земной бог над душою не властен.
Но Рукодеев и на это утверждение не упустил возразить.
— Хе-хе-хе, ужли же так-таки и невозможно прекословить, Мартин Лукьяныч? — сказал он. — Я полагаю, что по мере накопления прогрессивных наук и это возможно-с: бог, так сказать, нашлет лихорадку, а я ее хиной, разбойницу; нашлет грозу, а и ее громоотводом да в землю; засуху, а у меня ирригационная система под рукою; океан воды, так сказать, всемирный потоп, — но мне на атлантическом пароходе и океан перемахнуть составляет один пустяк.
— Так-то оно так, — сказал Мартин Лукьяныч, из почтительности не решаясь оспаривать Рукодеева, — но во всяком разе смерть нашлет — не поспорите-с.
— Ну, это закон естества, Мартин Лукьяныч. Да и то при успехе наук ничего нельзя сказать. Нет, нет, молодой человек, читайте, читайте, — сказал Рукодеев, — развивайтесь!.. А я к вам, собственно, по делу. Мартин Лукьяныч: у вас, слышно, есть продажные валуха, — не продадите ли мне? Хочу на нонешнее лето тысчонки две набрать, для нагула.
После чаю пошли смотреть валухов. Тем временем Николай, бросив допивать свой стакан, отрезал большой ломоть белого хлеба, спрятал его в карман и бегом направился в конюшню. Оттуда все уже ушли обедать, и оставались одни дежурные. В «рысистом отделении» дежурным опять был Федотка. Растянувшись на ларе, он крепко спал, подложив кулак под голову.