– Как в Москве очутился?
– Приехал. Сестра позвала. Мне четырнадцать лет было, мне хотелось чего-то еще увидеть кроме станции.
– Встречаешься с сестрой?
– Редко. Она замуж выскочила. У меня тоже жена была. Только мы не расписывались.
– А сейчас ты, выходит, свободный человек?
– В этом смысле да.
Он спросил меня о зарплате, о том, доволен ли я вообще жизнью.
Я сказал, что все меня устраивает: и комната в коммуналке, и зарплата, и погода. Я не из тех, кто недоволен то тем, то этим: то ботинки им жмут, то есть им нечего. Я найду, что есть, если что. И ботинки достану посвободней.
– И в кого ты такой молодец?
– В себя.
– Хорошо, Ваня, – сказал он, вдруг остановившись. Мы были на набережной. С реки потянуло холодом.
Он сказал, чтобы я приходил завтра по такому-то адресу, что с
Мироном Сергеичем все уже обговорено и улажено и что зарплата у меня будет выше.
– Что я должен буду делать?
– Кино крутить.
– Какое?
– Увидишь. Только вопросов лишних не задавай, сам догадаешься, что за кино. А не догадаешься, так, может, и лучше. В любом случае о том, что увидишь, ни звука.
– Отказаться я могу?
– Не можешь.
Я пожалел, что задал последний вопрос.
Это походило на небольшой заводик вроде того, что стоял у нашей станции. Мы любили мальчишками сидеть на его кирпичной стене и смотреть, как тащит вагоны в цех маленький паровоз. Рельсы узкоколейки как будто смазаны черным маслом.
За стеклянными окнами цеха горело пламя. Железо стучало о железо.
Среди ржавых обломков прыгал в траве ржавый воробей.
Здесь стена была и повыше, и обвита колючей проволокой, по которой к тому же шел ток. На проходной стоял вооруженный часовой. Еще один сидел в стеклянной будке. Пропускали строго по документам.
За стеной располагались цеха кинофабрики. Небольшой, но самой настоящей – с актерами, декораторами, монтажерами, звукооператорами, режиссерами… И мной – киномехаником. Правда, вместо сценарного отдела на этой кинофабрике было совсем другое учреждение. И находилось оно в подземном бункере. И чтобы туда попасть, требовался особый пропуск. Говорили, что из бункера по подземному ходу можно уйти из Москвы на север.
Фильмы, которые снимались на этой кинофабрике, не демонстрировались ни в одном кинотеатре.
Я пришел к девяти утра, как мне и было велено. Солдат на проходной вызвал по телефону какую-то женщину. Она проводила меня в будку.
Сказала – устраивайтесь. И ушла.
В моей будке было все, что полагается: два проекционных аппарата перед двумя окошечками, полки для коробок с пленками, стол с настольной лампой и черным телефоном, умывальник с медным новеньким краном. Была даже маленькая комнатка-туалет и кушетка.
Я повесил кепку на крючок у двери и сел к столу. Что делать, я не знал. Телефон молчал. Я снял трубку и послушал гудки. Встал и поглядел в пустой зал. Зал совсем небольшой, на двадцать пять мест.
Я взял с полки единственную коробку с пленкой. Надписи на коробке не было. Я выглянул в пустой, освещенный редкими лампами коридор.
Через некоторое время, освоившись, поняв, что работы немного, но всегда надо быть начеку, я стал приносить с собой книжки и много их перечитал в своей тихой будке. Но в этот первый день я истомился, а когда грянул телефон, вскочил и даже вскрикнул, так испугался.
Опомнился. Схватил трубку.
– Ну как, устроились? – спросил по телефону незнакомый мужской голос.
– Да, – сказал я, – спасибо.
– Подготовьте аппарат. Через десять минут сеанс.
Я включил проектор, схватил коробку. Через три минуты все уже было готово к работе. Но зал оставался пуст и темен. Я выпил воды из крана. Зал осветился. Я встал на посту у окошка. Через несколько минут дверь в зал отворилась и вошли несколько человек. Мужчина лет сорока, в очках, тащил тяжелый кофр. За мужчиной шли две женщины: одна, лет тридцати, похожа была на учительницу, другая, лет шестидесяти, походила скорее на торговку с рынка, только лицо у нее было бледное, болезненное. Последним появился коренастый мужчина в косоворотке; блестела его коричневая, крепко загорелая лысина.
Он сел в третьем ряду, с правого края. Всего было пять рядов по пять мест, причем одно кресло, центральное в этом же третьем ряду, стояло обособленно. Как будто другие кресла отступили от него.
В этом кресле устроилась пожилая женщина. Мужчина положил объемистый кофр у ее ног. Места для этого было вполне достаточно. Внутренность кофра оказалась каким-то прибором с датчиками, пультами, кнопками и проводами с ременными петлями на концах. Мужчина и молодая женщина надели петли на голову, руки и ноги сидевшей в кресле женщины. Из своего окошка я видел, как загорелись на приборе стеклянные шкалы, как дрогнули стрелки. Мужчина и молодая женщина уселись слева и справа от центрального кресла. Таким образом, вся компания оказалась в третьем ряду. Мужчина с загорелой лысиной повернулся к моему окошку и махнул рукой. Свет в зале стал гаснуть. Я дождался полной тьмы.
Девочка выбирает из корзинки с бусинами и пуговицами спелую землянику и ест.
Дождь за окном. Сплошная пелена.
Стекло разбивается. Подоконник заливается водой.
Девочка вытряхивает корзину на пол. Подбирает последнюю землянику.
Вода на полу. Девочка лежит и смотрит в потолок. Вода поднимается.
Пуговицы и бусины остаются на дне. Вода поднимает девочку и пустую корзину.
Девочка вдруг совершенно голая.
Переворачивается, ныряет бесшумно, уходит под воду.
Вода неподвижна. Она стоит высоко, почти касаясь люстры. Что на дне, не видно. Вода темна.
Звонок. Соседи звонят в дверь. Их фигуры неотчетливы.
Такое странное кино я видел впервые. Оно было цветное. И тянулось долгих десять минут – целую часть. То, что я описал, и на минуту не хватит. Так что можете представить.
Часть кончилась. В зале стало светлеть. Я все еще не понимал, что же увидел. Мужчина и молодая женщина бросились к приборам. Она вынула из кармана вязаной кофты блокнот и карандашик и стала записывать показания.
Опутанная проводами женщина сидела неподвижно. Мужчина с краю взъерошил волосы вокруг лысины. Молодая женщина о чем-то тихо говорила с мужчиной в очках.
Он подошел к лысому и что-то сказал ему. Лысый повернулся ко мне, махнул рукой. Им пришлось подождать, пока я перематывал пленку.
Затем мы вновь смотрели, как девочка выбирает из бусин и пуговиц землянику…
Они просмотрели пленку еще два раза. Затем освободили пожилую женщину.
Ушли. Свет в зале погас.
Я перемотал пленку. Спрятал в коробку. Выключил проектор. Выпил воды из-под крана. Сел за стол. Включил лампу.
Долго я так просидел, но телефон в конце концов грянул.
– Все в порядке? – спросил тот же голос.
– Да.
– По коридору налево будет лестница, спуститесь на первый этаж в фойе. Там увидите вход в столовую.
Мне дали борщ, котлеты с гречкой, компот. Я устроился у окна.
Столовая была небольшая, светлая. За окошком раздачи весело гремела посуда. На чистых квадратных столиках стояли приборы с горчицей, солью, перцем, стаканчики с салфетками. Компания из зрительного зала сидела за отдельным столом. Лысый говорил довольно громко:
– Я не развожусь, потому что мне лень. Я вообще в быту абсолютно не в состоянии что-либо активно делать. Я пассивен. Я только на съемочной площадке загораюсь.
Похоже, что молодая женщина его не слушала. Она задумчиво ела картошку со шкварками. Мужчина в очках смотрел на нее и тоже вряд ли слышал лысого.
Несмотря на недюжинную природную смекалку, я долго не мог сообразить, что за странные куски показываю людям в маленьком зале.
Зачем опутывают проводами человека в отдельно стоящем кресле (в этом кресле побывал и рабочего вида паренек, и старик, смахивающий на белогвардейца из фильма, и еще несколько человек самого разного рода). Мужчина и женщина с кофром оставались все те же. Лысый приходил с ними не всегда.