Случилось так, что Ибрагима во время этой кампании сопровождал его старинный личный враг, старый и мудрый Искандер Челеби, дефтердар, или главный казначей, который возражал против использования Ибрагимом данного титула и пытался убедить его отказаться от него.
Результатом стала ссора между двумя мужами, превратившаяся в войну не на жизнь, а на смерть. Она закончилась унижением Искандера, обвиненного в интригах против султана и злоупотреблении общественными деньгами, и его смертью на виселице. Перед казнью Искандер попросил дать ему перо и бумагу и в письменном виде обвинил самого Ибрагима в заговоре против своего господина.
Поскольку это было его предсмертное слово, то, согласно Священному Писанию мусульман, султан поверил в виновность Ибрагима. Его убежденность в этом была подкреплена, следуя турецким хроникам, сновидением, в котором султану явился мертвец с нимбом вокруг головы и попытался удушить его. Несомненное воздействие на султана оказывалось также в гареме его новой и амбициозной наложницей русско-украинского происхождения, которую давно уже звали на турецкий манер Хюррем. Она ревновала султана к визирю. К тому же Ибрагим всячески поддерживал молодого наместника и претендента на престол Мустафу (сына Махидевран), а Хюррем продвигала к престолу своих детей.
В любом случае Сулейман решил действовать скрытно и быстро. Однажды вечером по возвращении весной 1536 года Ибрагим-паша был приглашен поужинать с султаном в его апартаментах в большом серале, остаться после ужина и, согласно его привычке, заночевать. На следующее утро его труп был обнаружен у ворот сераля со следами удушья. Лошадь под черной попоной увезла тело прочь, и оно было сразу же захоронено в монастыре дервишей в Галате, без какого-либо камня, отмечавшего могилу. Огромное богатство, как это было принято в случае смерти великого визиря, было конфисковано и отошло к короне. Так сбылись предчувствия, которые Ибрагим высказал в начале своей карьеры, умоляя Сулеймана не возносить его слишком высоко, предполагая, что это обусловит его падение.
Все вышло так, как он предвидел! (Мы еще вернемся к судьбе Ибрагима, когда будем говорить подробнее о Хюррем.)
Разрушительные силы империи. Продолжение
После смерти Хюррем султан замкнулся в себе, чаще оставаясь один, наедине с мыслями. Даже успехи на военном и дипломатическом поприще перестали трогать его. Когда Пиале-паша вернулся с флотом в Стамбул после своих исторических побед в Триполи, которые утвердили исламское господство над Центральным Средиземноморьем, «те, кто видел лицо Сулеймана в этот час триумфа, не могли обнаружить на нем и малейших следов радости. Выражение его лица оставалось неизменным, его жесткие черты не утратили ничего из их привычной мрачности… все торжества и аплодисменты этого дня не вызвали у него ни единого признака удовлетворения». Так писал Бусбек, отмечая необычайную бледность лица султана — возможно, из-за какого-то скрытого недуга, — и тот факт, что, когда в Стамбул приезжали послы, он прятал эту бледность «под румянами, полагая, что иностранные державы будут больше бояться его, если будут думать, что он силен и хорошо себя чувствует… Его высочество на протяжении многих месяцев года был очень слаб телом и близок к смерти, страдая водянкой, с распухшими ногами, отсутствием аппетита и опухшим лицом очень нехорошего цвета. В прошлом месяце, марте, с ним случилось четыре или пять обмороков и после этого еще один, во время которого ухаживающие за ним сомневались, жив он или мертв, и едва ли ожидали, что он сможет оправиться от них. Согласно общему мнению, его смерть уже близка».
Из книги лорда Кинросса
«Расцвет и упадок Османской империи
По мере того как Сулейман старел, он становился все более подозрительным. «Он любил, — пишет Бусбек, — наслаждаться, слушая хор мальчиков, которые пели и играли для него; но этому пришел конец из-за вмешательства некоей пророчицы (то есть некоей старухи, известной своей святостью), которая заявила, что в будущем его ждет кара, если он не откажется от этого развлечения». В результате инструменты были сломаны и преданы огню… Он стал есть, пользуясь фаянсовой посудой вместо серебряной, более того, запретил ввоз в город любого вина — потребление которого было запрещено пророком. Когда немусульманские общины стали возражать, доказывая, что столь резкая перемена диеты вызовет болезни или даже смерть в их среде, диван настолько смягчился, что позволил им получать недельную порцию, выгружаемую на берег у Морских Ворот».