Всех нас по нациям, как гончих по псарням, растаскивают, в чужой крови пачкают, друг на друга науськивают, чтобы лаяли и скалились мы по-собачьи. А когда окончательно растаскают, справиться с нами машине – раз плюнуть.
Но ты заметь, Шамиль, вот что заметь: вертятся истребительные шестеренки этой машины по своим подлым законам, нет у них разделения по национальному признаку. Нет у них нации, роду-племени.
Берия – мингрел, Кобулов – армянин, Меркулов и Колесников – русские, Гачиев – вайнах. Кто были Бела Кун и Землячка, истребившие в Крыму сто тысяч русского офицерства? Венгр и еврейка. Кто Ягода? Еврей. Но это их вторые национальности, а главная – шестеренка. Шестеренки они по главной своей национальности, истребительные шестеренки. Исраилов – той же породы.
И им позарез наша вражда нужна, чтобы на меня, русского, мой боевой побратим, чеченец Шамиль Ушахов, озлобился, чтобы остервенели мы друг на друга, забыли все, на чем людское братство держится: честь свою, совесть, обычаи предков и язык, культуру свою.
Ну так что, уважим этот истребительный механизм, оскалимся и разбежимся? Остервенимся и оскотинимся на радость ему? Озлобимся и разведем детей и внуков наших во вражде?
Сел на топчан и долго сидел Ушахов, обессиленный и оглушенный приступом своим, а затем сказкой Аврамова. Все, что услышал – об этом и раньше разрозненно думалось, – ломало сомнениями. И вот теперь собрал все полковник воедино, слепил в один горчичный пластырь и приклеил его к очищенной, кровоточащей душе – хоть и врачевало, но жгло до крика.
Отвернувшись, терпел свою муку Ушахов. И когда чуть-чуть отпустило, повторил он еще раз то, что донимало более всего:
– Фаину со мной… отпустят?
– Сделаю все, чтобы отпустили, – отвел глаза и… попрощался Аврамов.
– Пойду я, – переступая с ноги на ногу мучился Шамиль. Затоплял тяжкий стыд за истерику, за крик свой, сплавленные с разлукой, что надвигалась.
– Ладно. Ну… пойду, – никак не мог оторвать ног от пола Шамиль.
– Ни пуха. Осторожней там, в дороге. В случае чего на Серова… – осекся Аврамов. – На меня сошлись.
Не выдержал Ушахов. Пряча лицо, шагнул к командиру, обнял. Постояли.
– Напиши оттуда, как вы там будете, – попросил Аврамов. Вскинулся, вспомнив: – Кстати! Черт, забыл! Фаина сына родила!
– Сына?! – задохнулся Ушахов.
– Само собой. Зачем тебе в тейпе девки?
Ушахов метнулся к двери, крикнул из сеней:
– На обрезание оттуда позову, приедешь?
– Кинжал для такого дела привезу, – деловито согласился Аврамов. – У Ушаховых племенной аппарат небось железный, его ножичком не возьмешь.
– Молодец, все знаешь! – донеслось издали.
… За окном нарастал возбужденный гомон, железный лязг оружия, фырканье лошадей. Отряд возвращался с операции.
Дорожа последними секундами одиночества, бережно держа в памяти лицо, последний крик Шамиля, успел додумать, неистово домечтать Аврамов: ведь кончится когда-нибудь это проклятое, залитое горем и кровью, засыпанное пеплом пожарищ время, и встретятся две семьи: он с Софьей и внуками и Ушахов с Фаиной и детьми.
С трепетавшей в сердце нежностью представил он эту будущую встречу на берегу июльской хрустальной речушки Джалки, среди великанов-тополей, в пахучем шашлычном дыму костра, который окурит своим святым ароматом их соратничество, повяжет уважением и высокой приязнью их детей и внуков.
Да наступит такое время, братья, в России-великомученице!
Примечания
1
Клянусь (чеч.).
(обратно)2
Вдова (чеч.).
(обратно)3
Русские (чеч.)
(обратно)4
Эти слова у народов Кавказа – высшее нравственное и духовное оскорбление.
(обратно)5
Семьи, связанные родственными узами
(обратно)6
Деньги (чеч.).
(обратно)7
Чепилгаш – национальное блюдо.
(обратно)8
Уразу – мусульманский пост.
(обратно)9
Овечья отара (чеч.).
(обратно)10
Годекан – место сбора жителей на совет.
(обратно)11
Вперед (нем.).
(обратно)12