Магдалена попыталась соединить пальцы на поясе, но разочарованно вздохнула:
– Да ну, раскормили меня тут всякими вашими кашами! Скоро стану толстомясая, как настоящая москвитянка!
– Не скоро еще, – утешила ее Анастасия, с трудом сдерживая смех. – Худющая, словно сверчок запечный. Но ты, Маша, в словах остерегись, – добавила уже серьезнее. – Я – так и быть, промолчу, а вот услышит матушка, как ты ляшские[2] обычаи хвалишь – не было бы худа! Теперь ты наша, православная, вот и веди себя по-нашему.
– Подумаешь, и слова не скажи! – буркнула Магдалена, однако в глазах ее появилось испуганное выражение, тотчас, впрочем, и растаявшее, словно запоздалый снег, и сменившееся искренним восторгом: – О… о, какие серьги! Двойчатки, да с бубенчиками! Новые?
– Тетенька подарила к Рождеству.
– Больно рано! – ревниво отозвалась Магдалена, торопливо вдевая в уши серьги и красуясь перед зеркалом. – До Рождества-то еще седмица![3]
– Она к старшему сыну отъехать задумала. Сын ее – пронский воевода.
– Курбский? – мигом насторожилась Магдалена. – Так он твоя родня?!
– Ну да, мы с ним троюродные. И его матушка, и моя – Тучковы урожденные. А ты знаешь, что ли, князя Андрея Михайловича?
– Как же, видела. Красавец писаный! Галантен, как настоящий шляхтич, знает обхождение с дамами, по-польски говорит. Даже и по-латыни изъясняется!
– Да скажи на милость, откуда ж тебе все это ведомо?! – застонала Анастасия. – Какая сорока на хвосте принесла?
– Да я сама по ночам сорокой оборачиваюсь и летаю там и сям, – лукаво усмехнулась в ответ Магдалена, так и сяк вертясь, чтобы получше разглядеть себя в серебряном шлифованном зеркале, вделанном в крышку ларца.
– Окстись! – махнула на нее Анастасия. – И придержи язык. Потянут тебя на Божий суд, как ведьму, за такую болтовню – узнаешь тогда… Ой, что это там такое?
Залились вдруг лаем кобели у ворот. Внизу по скрипучим половицам пробежали чьи-то всполошенные шаги, раздался взволнованный голос брата Данилы. Торопливо заговорила с кем-то мать. Дом полнился вскрикиваньем, гомоном, торопливыми окликами. Громко заплакал малец Никитушка.
– Да что такое? – Магдалена прилипла к слюдяному окошечку. – Надо быть, не татаре в одночасье нагрянули?! Нет, ничего не видно!
Обернулась, с досадой дунула на свечку, снова припала к окну:
– Возок у ворот. Еще один. Боярыня какая-то выходит… Монах за ней следом, ого, какой долговязый. Два господина важных идут. Бородатые старики, ничего интересного. Ого! А вот и молодой какой-то. Гости к вам?
– Настька! – раздался снизу голос Данилы – такого голоса Анастасия у брата отродясь не слышала. – Настька, отзовись! Чего в темноте сидишь, дура? Неужто спать завалилась?! Не до сна теперь, очи-то продери! Царевы бояре приехали, на смотрины звать! А ну, нарядись поскорее да рожу, рожу намажь, не забудь!
Анастасия с перепугу метнулась куда-то, не видя ничего во мраке, едва-едва рассеиваемом только лишь лампадным огонечком, и столкнулась с Магдаленой. Девушки с перепугу схватились за руки – пальцы у Магдалены были горячие-горячие, а у Анастасии – ледышки ледышками.
– Да как же? – пробормотала бестолково. – Да что же это? Ты ж говорила, смотрины во дворце будут…
– Царевы бояре, – выдохнула возбужденно Магдалена. – От самого царя! Ох, Матка Боска, Езус Христус…
И вдруг метнулась куда-то в сторону, взвизгнула, наткнувшись в темноте на сундук, нашарила свечку, зажгла ее от лампадки:
– Стася! Чего стала, будто гвоздями прибитая? Одеваться! Косу дай переплету! Где-то я тут видела пронизи жемчужные – как раз хороши будут.
Она заметалась от сундука к уборному столику, но тут в светелку ворвалась Юлиания Федоровна со свечой в руке. На лице плясали тени, и Анастасии вдруг почудилось, что мать кривится, с трудом удерживаясь от рыданий.
– Поздно! – выдохнула Юлиания Федоровна. – Бросьте все. Велено, чтоб шла в чем есть.
– Сударыня, неужто и впрямь царевы бояре? – пискнула Магдалена, и вдова Захарьина тяжело опустила голову, убранную черным платком:
– Правда истинная!
– Что ж ты мне раньше про смотрины не сказала, матушка?! – чуть не заплакала Анастасия, но мать лишь махнула рукой:
– Только собралась сказать, а тут уж нагрянули. Пошли, не стой, как деревянная… Может, все обойдется.