Луч пропорол его насквозь. Он сполз на пол и свернулся кольцом. Из него потекла какая-то желтоватая слизь. С разинутым ртом он неподвижно лежал у меня под ногами, а я, сжимая бластер, стоял над ним.
Теперь я получил возможность рассмотреть его получше. Он был больше похож на гусеницу, чем на змею. На двухметровую гусеницу, вставшую на дыбы и расхаживавшую в вертикальном положении. Он опирался на две мощные нижние конечности и короткий подвижный хвост; руками ему служили три пары передних конечностей, расположенных одна над другой. Одежды на нём не было. Он лежал не шевелясь, и слизь всё вытекала и вытекала из него, выдавливаясь как паста из тюбика.
От мысли, что я одержал победу в изнурительном единоборстве с «профессором» и его брэссумами, я ощутил не столько торжество, сколько сильнейшую слабость. Я подумал, что наконец-то могу отдохнуть, могу по-настоящему побеспокоиться о себе, о своих ранах.
Слабость, которая мной овладела, была какая-то необычная, приятная. Она мягкими волнами проходила по моему телу, и мне захотелось отдаться ей. Войти в неё как в воду. Мне захотелось хотя бы немного полежать в этом большом мягком кресле. Я ведь это заслужил. И я спокойно перешагнул через труп экрогианца и уселся в его кресло.
На меня смотрела воронка его прибора. А за прибором, на большом экране, можно было разглядеть огромный атомный гриб, который поднялся над каким-то эргальским городом. Отчётливо было видно, как по городским кварталам бежит ударная волна, разрушая здания. Тем временем в правом нижнем углу экрана появилась ещё одна бомба. Как и предыдущая, она отделилась от звездолёта, устремилась к планете, через считанные секунды превратилась в точку и исчезла. Я должен был ужаснуться, вскочить, кинуться к пульту, попытаться что-нибудь сделать, чтобы предотвратить бомбардировку, но вместо этого я остался в кресле. Сначала мной владела апатия, а потом нахлынуло беспричинное веселье. В голову ударил какой-то дурманящий, бешеный восторг. Я начал понимать причину необычного поведения экрогианца, его повизгивание, дрожь и странное безразличие ко всему. Блаженство, которым, казалось, был наполнен самый воздух вокруг кресла, сделало безразличным и меня. Я весь был поглощён впитыванием в себя чудесной энергии, которую испускал прибор. Появись в эту минуту брэссум, он растерзал бы меня с лёгкостью, я не смог бы даже встать с кресла.
Ощущения были сродни тем, какие испытываешь во время оргазма. Может быть, ещё острее. Меня била дрожь, я стонал, смеялся, рыдал и выл, как безумный, трусы мои стали мокрыми от хлещущей спермы. На экран я почти не смотрел. Он показывал атомные взрывы на Эргальсе, а они меня нисколько не интересовали. И когда через какое-то время я почувствовал, что поток наслаждения слабеет, я пришёл в неистовство. Всё моё существо яростно, настойчиво требовало продолжения блаженства. От отчаяния, что оно может прекратиться, я застучал кулаками по подлокотникам, и, видимо, сам не заметив как, задел кнопку. Откуда-то из правого нижнего угла экрана тотчас выкатилась ещё одна бомба и понеслась к поверхности планеты.
И не успел я прийти в себя после первой порции блаженства, как накатила вторая. Это произошло через считанные минуты после того, как на Эргальсе вырос ещё один атомный гриб и ещё один город превратился в руины. Вторая волна была неожиданно сильной. Я кричал и корчился от охватившего меня восторга. Мне казалось, что меня нет, я растаял, я весь растворился в блаженстве. Это было что-то феерическое.
Поток наслаждения опять стал слабеть, но теперь я знал, что надо делать. Палец мой с жадностью впился в кнопку, и уже через несколько минут я опять купался в волнах блаженства. Они накатывались по мере того, как я нажимал на кнопку. Звездолёт, подчиняясь программе, заданной ему экрогианцем, облетал Эргальс. Бомбы методично превращали в выжженную пустыню всё новые и новые участки его густо населённой поверхности, унося тысячи, десятки тысяч человеческих жизней. Мощные потоки биоэнергии, выделявшиеся в момент смерти людей, уносились в космос, и здесь, на орбите планеты, преобразовывались небольшим прибором, который стоял напротив меня, в волны наслаждения.
Гредир оказался прав. Но я понял это только потом. А в те часы, когда я лежал в кресле и в упоении давил на кнопку, требуя всё новых порций удовольствия, я совершенно не думал об этом. Судя по корабельному хронометру, всё это длилось около шести часов, но мне казалось, что прошло минут тридцать, не больше. Излучение, постепенно ослабевая, иссякло, и, наконец, сколько бы я ни нажимал на заветную кнопку, отправляя на Эргальс бомбы, новой порции наслаждения не поступало. Планета была сожжена вся. Умирать там больше было некому.