А теперь, если она от него забеременеет, мать его этим удовлетворится, а сам он сможет со спокойным сердцем вернуться к Гюльхабар и продолжить жить с нею в мире и счастии.
Глава 8
Полумесяц дрожал в остывающем ночном небе. Сулейман и Ибрагим отужинали осетриной, омаром и меч-рыбой утреннего улова из щедрых вод Босфора под шербет на меду с фиалками. Завершили же трапезу они распитием бутылки доброго кипрского вина.
Хотя вино и было запрещено Кораном, прегрешение это было ничтожно малым на фоне неимоверного удовольствия, которое оно приносило Сулейману, тем более что во всех прочих отношениях он неукоснительно следовал букве закона и предписаниям дворцового протокола.
Едва он пробуждался, как тут же прибывали главные мастера по уходу за его ногтями и волосами. Затем главный смотритель его гардероба выкладывал перед ним одеяния на предстоящий день – всенепременно ароматизированные алоэ. Затем главный тюрбанщик обматывал феску на его голове причудливыми извивами белого льняного полотна.
На рассвете султан уже спешил в Диван – кроме как по пятницам, когда выезжал на намаз в Айя-Софию вместе со всем своим двором, включая великого визиря, главного охотничьего, главного блюстителя соловьев, главного ключника и сорок сотен янычар.
После полудня он, согласно обычаю, некоторое время дремал вне зависимости от того, утомился он или нет. Всё это время султана бдительно охраняли пятеро стражников. Ну а затем он возвращался в Диван – к нескончаемым государственным делам.
Бокал вина на этом фоне выглядел чуть ли не бунтом.
С Ибрагимом же был связан главный в его жизни скандал. Во время осады они спали в одном павильоне и частенько менялись одеждами. Сулейман прекрасно знал о том, что вывел весь двор из себя столь показным вниманием к презренному рабу. Но ведь для Сулеймана тогда Ибрагим был не только и не столько рабом, сколько исповедником и советником. Если кто и подставил ему плечо, чтобы помочь вынести на себе эту ношу, то уж никак не Гюльбахар, не валиде и даже не великий визирь. Исключительно Ибрагим.
После вина Ибрагим уселся, скрестив ноги, под окном и ударил по струнам своей виолы. Хотя они и были ровесниками, Сулейман ощущал себя многим старше товарища. Точнее, более усталым от множества забот.
Ибрагим родился в деревне на западном побережье Греции, откуда работорговцы похитили его и вывезли на продажу на один из невольничьих рынков Стамбула. Купившая его там вдова из Манисы воспитала из него мусульманина, а обнаружив в нем способности к музыке и языкам, устроила ему хорошее образование. Так он научился игре на виоле и овладел персидским, турецким, греческим и итальянским.
Позже она продала его с большой прибылью в слуги Сулейману, когда тот прибыл в Манису новым губернатором провинции Каффа.
Став в 1520 году султаном, Сулейман взял Ибрагима с собою в Порту и поставил главным над челядью. И совета у него он искал много чаще, чем у Пири-паши, престарелого великого визиря своего. А после Родоса султан и вовсе произвел Ибрагима в советники, сделав вторым по рангу после великого визиря.
«Вот поэтому-то мы, османы, и пришли к верховенству в мире, – думал Сулейман. – Даже рабу из христиан у нас открыта возможность возвыситься по заслугам и сделаться выдающимся лицом в величайшей из исламских империй мира всех времен».
– Что за печаль, мой господин? – сказал Ибрагим, откладывая виолу.
– А тебя, Ибрагим, сожаления никогда не гложут?
– Сожаления? Оглядись вокруг. Хорошая еда. Доброе вино. Не дом, а дворец. О чем тут жалеть-то?
– А тебе никогда не хотелось быть кем-то иным? Ты никогда не задумывался, кем бы ты мог стать, не случись пиратам в тот день напасть на вашу деревню и увести тебя в рабство?
– Знаю, что случилось бы: ел бы одну рыбу на завтрак и ужин да латал бы рыбацкие сети целыми днями. А я вместо этого обитаю во дворце, пью лучшее кипрское вино и пребываю в милости у величайшего на земле императора.
– Зато жизнь там была бы куда как проще.
– Моя жизнь там гроша ломаного не стоила бы.
– Нравится тебе всё это, как я посмотрю? И на войну тебе ходить в радость, и бесконечное политиканство в Диване услада.
– Мы в самом центре мира, мой господин. Мы пишем историю.
– Мы служим исламу.
– Ну да, и это тоже. – Он снова взялся за виолу. – Мы – величайшие слуги ислама.
«Да нет, ты всё это делаешь просто ради дела, – подумал Сулейман. – Поэтому-то я тебя и люблю и так тебе завидую. Мне бы хотелось побольше походить на тебя».
– Мне порою думается, что лучше бы ты был султаном, а я сыном греческого рыбака, – сказал он. – Так нам жилось бы счастливее. – Он поднялся на ноги.