– Безупречно меток нынче твой прицел, Ибрагим. Будь я кабаном, почел бы за благо тотчас же задать от тебя деру хоть на Русь.
– Меток и твой глаз, господин.
– Не льсти впустую. Думы мои сегодня о другом.
Ибрагим опорожнил серебряный кубок и, взяв маслину и принявшись медленно смаковать ее, отставил кубок в траву на расстояние вытянутой руки от себя, а затем с превеликой театральностью выплюнул косточку точно в пустой кубок. И повторил этот трюк несколько раз подряд без единого промаха.
– Что тебя тревожит, мой повелитель?
– Позволь я первым тебя спрошу кое о чем. Когда мы с тобою впервые прибыли сюда из Манисы, тебе же сразу было дозволено завести себе гарем?
– Конечно, хотя и не столь обширный, как у тебя, мой господин.
– А у тебя есть фаворитка?
– Кто из женщин со мною, та и фаворитка.
Ответ Сулейману не понравился. Вот как объяснить свою проблему такому мужчине, как Ибрагим? На следующую ночь после Хюррем он во исполнение долга перед родом Османов и по настоянию валиде-султан призвал на ложе другую девушку из своего гарема – грузинку с черными очами невиданной красы. Только огромные очи рабыни, похоже, не оставили в голове места ни для чего другого, поскольку, открыв рот, она так и не нашла там, что ему сказать. И в постели затем просто лежала бревном.
Зато черноокая наложница не будила его потом три раза за ночь просьбами повторить, подобно Хюррем.
Гюльбахар проходила у него в фаворитках долгих десять лет. И до Хюррем ему казалось, что она удовлетворяет все его нужды. Теперь ему открылась дверь к новым возможностям.
Когда-то он зарекся делить ложе с кем-либо, кроме Гюльбахар, более одного раза. Но теперь Сулеймана одолевало искушение нарушить зарок и призвать к себе Хюррем вторично.
Однако же султан медлил. Ведь ясно же, что не пристало женщине находить удовольствие в плотских утехах наравне с мужчиной. Душа Хюррем запятнана грехом Рахили. И если он потакает ей в этом пороке, разве не пятнает тем самым и себя самого? И как быть с Гюльбахар? Он же преступит клятву, данную не только себе, но и ей. Никогда прежде не испытывал он столь горьких угрызений совести перед какой-либо женщиной, кроме матери.
Тяжкая вина.
– Есть ли у женщины душа, Ибрагим, а?
– Разве это имеет значение? – Ибрагим чутко уловил смену настроения господина и склонился поближе к нему. – Ты что, за Гюльбахар тревожишься?
– Нет, за другую.
– Могу я спросить ее имя?
– Ее зовут Хюррем, – ответил Сулейман.
Ибрагим поднял бровь и, прицелившись в чашу кубка очередной оливковой косточкой, впервые промахнулся, отправив её в траву далеко в стороне от мишени.
Глава 11
Мейлисса возлежала в купели. Лицо ее будто плыло сквозь молочную пелену стелющегося из парилки тумана. Глаза же отслеживали каждый шаг Хюррем к воде. Та остановилась подле бассейна, дала Муоми снять с нее накидку и спустилась в воду.
– Что-то ты плохо выглядишь, – сказала ей Хюррем.
– Тошнит теперь каждое утро. Кяхья хочет отправить меня в лазарет.
– Не поддавайся.
– Что я, тупая, по-твоему? – Мейлисса придвинулась. – Талия-то у меня с каждым днем всё толще. Не могу же я вечно притворятся, что это от сладких булок. Ты же мне обещала помочь!
– Обещала – сделаю.
– Как? Попросишь для меня пощады у Властелина жизни, пока будешь с ним возлежать на перине?
Хюррем кивнула головой в сторону своей служанки:
– Муоми позаботится.
– А что она может сделать-то?
– Она ведьма. Изготовит тебе зелье для выкидыша.
У Мейлиссы дрогнули губы.
– Да ты не бойся, – шепнула Хюррем.
– Слишком поздно.
Хюррем крепко схватила её за руку:
– Ничуть не поздно. Думаешь, мне легче, чем тебе? Если кызляр-агасы проведает, меня же тоже казнят.
Мейлисса прикусила губу.
– И когда?
– Пришлю к тебе Муоми завтра. Всё будет хорошо, вот увидишь.
Мейлисса кивнула и выбралась из купели. Хюррем внимательно посмотрела на очертания её фигуры. Талии практически не осталось. Значит, и времени у них в обрез.
Сулейман возлежал среди подушек и шелков с нагой Гюльбахар подле себя. Поднеся ладонь к ее груди, он провел пальцем по синей жилке от соска до ключицы. В нем всколыхнулось сомнение. Тело ее уже не то, что прежде. Что-то необратимо изменилось.
Она раздвинула ноги в полной готовности принять его, и он легко пристроился поверх нее, стал пристально выискивать на ее лице свидетельство подтверждения ее чувств. «Она жаждет ублажить меня, – подумал он. – И от меня ей никогда ничего не хотелось сверх того, чтобы дать ей утолить мой голод. Ну и зачем мне самому желать чего-то сверх этого?»