У нее перехватило дыхание. Внезапно все риски этого дня оказались стоящими того.
Джулия понятия не имела, что ей теперь делать или говорить. Она ошеломленно надвинула капюшон обратно на лицо.
– Мне пора домой.
– Нет еще.
– Если дуэнья обнаружит мое исчезновение, у меня будут страшные неприятности.
Тень прошла над навесом, это гондола проскользнула под мостом. Сверху до нее донеслись крики играющих на мостовой детей.
– Мне нужно с тобою снова увидеться, – сказал он.
– Не могу. Осенью мне предстоит выйти замуж. Жених мой вернется с Кипра в конце лета прямо к свадьбе.
Он взял ее за руку.
– А могла бы ты полюбить мавра так же, как я полюбил неверную?
Девушка не ответила. Аббас вздохнул, высунулся за полог и отдал распоряжения гондольеру. Мгновения спустя Джулия почувствовала, как лодка заскрежетала бортом о нижнюю ступень лестницы под ее палаццо.
– Ты меня больше не увидишь, – сказала она, выкарабкалась из гондолы и убежала внутрь. Добежав бегом до самой своей спальни, венецианка рухнула на колени перед деревянным распятием на стене и принялась вымаливать прощение.
Через некоторое время на смену раскаянию пришло другое чувство. На нее нахлынуло сожаление. Нужно бы было ей оставаться с ним подольше.
Теперь же как знать, выдастся ей второй такой шанс или нет.
Глава 18
Антонио Гонзага уловил неявную перемену в настроениях дочери и встревожился. Горько ему было глядеть на ее нездоровый румянец и нервозность поведения. Подобные признаки при всей их малости не подобало являть миру юной даме, которой полагалось все свое время делить между религиозным воспитанием и плетением кружев.
Служанка поставила перед отцом и дочерью по тарелке. Гонзага наблюдал за дочерью. Та взяла ложку.
– Расправь плечи.
Джулия исполнила.
Гонзага раздраженно нахмурился. Чем раньше он сбагрит ее замуж с глаз долой, тем лучше.
– Скоро ты будешь женой члена Consiglio di Dieci. Он будет ждать от тебя хороших манер.
Видел он и раньше такие коровьи глаза на женском лице: у жены в их первую брачную ночь и у любовницы всякий раз, как она беременела от него очередным ублюдком, а делала она это с незавидной регулярностью.
Мужчина пил вино, не закусывая. Да ведь точно, это из-за мыслей о предстоящем замужестве у нее щеки так пылают.
От осознания этого он издал долгий и тяжелый вздох.
– Что-то мне нехорошо, – сказал он дочери. – Мне нужно пойти прилечь. Извини. – И отец оставил ее заканчивать ужин в одиночестве.
Друзья вывались из таверны, опираясь друг о друга, от них разило вином. Людовичи скрючился, упершись ладонями в колени, и блеванул на мостовую. Аббас прислонился к балюстраде каменного моста и залюбовался лунными бликами в канале.
– Никогда еще не чувствовал себя столь живым, – сказал он. – Я люблю ее.
Людовичи вытер рот.
– Ты же о ней ничего не знаешь. Если ты чем и очарован, так это собственной наглостью.
– В горьком же мире ты обитаешь.
– Это не горечь. Просто я вижу мир таким, как он есть, и ничего более. Мне тут ясно одно: если бы ты мог завтра на ней жениться с благословения ее отца и твоего, она бы тебя привлекала не больше первой встречной шлюхи в дверном проеме.
– Погоди, однажды и ты влюбишься.
– Только если лишусь ума. Аббас, ты мой лучший в мире друг. Но ты все-таки послушай, что я тебе скажу: любая женщина – это всего лишь женщина, и в мире их полным-полно. Она не более чем мягкая подстилка для твоего тела и теплое вместилище для твоего семени. Допускаю, что кто-то из них может оказаться и доброй спутницей, и однажды я и сам обзаведусь женой – хозяйкой моего дома и матерью моих детей. Но женюсь я на той, кого выберу по трезвому уму, а не по зову сердца. Муж, поступающий иначе, – конченый дурак.
– Значит, я и есть дурак, потому что, клянусь тебе, я полюбил ее навеки.
– Если твоя любовь к ней продлится до следующей недели, с меня два золотых дуката.
– Жаль мне тебя, Людовичи. Бесчувственный ты внутри. Но однажды жизнь вынудит тебя снова испытывать чувства.
– Просто ты влюблен не в нее, а в собственную влюбленность.
– Вот увидишь. Так что лучше гони два дуката сразу.
Людовичи покачал головой. Бутылка выскользнула у него из руки и разбилась о брусчатку. Над головой у них из окна высунулся мужчина в ночной рубашке и принялся громко звать ночного сторожа, и друзья со смехом убежали прочь.
Гонзага сидел в кабинете, пристально глядя на пламя свечи. В убранстве комнаты над всем доминировало «Успение Богородицы» кисти Карпаччо; по обе стороны от него висела пара подношений поскромнее – «Мадонна с младенцем» Беллини и его собственный портрет, заказанный им пятью годами ранее у Якопо Пальмы. Каминную полку украшали две бронзовые статуэтки работы Андреа Риччо.