– Куда это?
– В Испанию.
– Зачем тебе в Испанию?
– Я тайно встречаюсь с одной женщиной. Мы с нею планируем покинуть Венецию как можно скорее.
Махмуд покачал головой.
– Ты дурак, – сказал он.
– Я люблю ее.
– Я в твоих чувствах смысла не вижу. Ты же нам обоим, считай, головы на плаху положил.
– Когда все свершится, Гонзаге придется с этим смириться. Год, от силы два, – и я вернусь в Венецию.
Махмуд покачал головой.
– К твоей изобретательности еще бы толику ума. Как ты исхитрялся обманывать Гонзагу так долго, я не знаю, но ты даже не помышляй о том, что он когда-либо простит тебя после того, как узнает, что ты наделал. И мне не простит. Он же вспоен змеиным ядом вместо молока.
– После того, как мы обвенчаемся, что он сможет поделать-то?
– Много чего. Кто-нибудь еще знает об этом?
Аббас покачал головой.
– Хорошо.
Удар был столь неожиданно внезапен, что Аббас на ногах не устоял, а просто вдруг оказался на полу со сводчатым потолком перед глазами. В ушах гудело, во рту был вкус крови.
Махмуд поднял его как перышко одной рукой и припер к стене.
– А теперь слушай меня. Я тебя люблю и не позволю разрушить твою собственную жизнь – и мою заодно – по порыву юношеской похоти. Купи себе любовницу, а Джулию Гонзагу оставь в покое. Понял?
Аббас опустил голову отцу на плечо и дождался прояснения чувств. Тут он почувствовал, что хватка отцовских пальцев ослабла. Как только это случилась, он вырвался и, пошатываясь, ринулся прочь.
– Прощай, отец, – сказал он, вываливаясь за дверь.
Никому из Magnifico по закону не полагалось беседовать с капитаном-генералом армии один на один. Члены Consiglio di Dieci пуще всего опасались, как бы кто-либо из знати не попытался использовать их армию против них же. Поэтому Махмуда повсюду сопровождали два сенатора. Были они при нем и тем ранним утром, когда Махмуд ворвался в частные покои Антонио Гонзаги.
Гонзага восседал в дальнем конце помещения спиной к окну со свинцовыми стеклами. За окном на фоне сиреневого неба чернели купола Сан-Марко.
– Мое глубочайшее почтение, преподобный синьор, – пробормотал Махмуд и склонился в поцелуе к рукаву мантии Гонзаги.
– Мне сказали, ты хочешь видеть меня по делу неотложной срочности, – сказал Гонзага, переглянувшись с двумя сенаторами. – И дело это частное, а не государственной важности, если я правильно понял?
Махмуд замялся от смущения. Лучше бы это было обсудить наедине с Гонзагой, но закон не позволял.
– Дело в наивысшей мере деликатное, синьор…
– И оно имеет отношение к делам сердечным, не так ли?
Махмуд с облегчением понял, что Гонзага уже знает. Это упрощало обсуждение при двух сенаторах, которые уже облизывались в предвкушении скандала. Нужно попридержать языки в присутствии этих господ.
– Так вы уже отчасти в курсе событий?
– Знаю только, что некой юной даме достало наглости тайком передавать своей подруге письма от одного зарвавшегося юнца. Отношу это на буйство молодости.
– Мне нужно было убедиться, что вы в курсе ситуации.
– Подобные неосторожности, конечно же, недопустимы. Но я ценю, что вы пришли меня предупредить. Заверяю вас, что мною уже приняты все необходимые меры для пресечения этих глупостей, дабы эти юные особы не отбились от рук.
– С облегчением вижу, что вы хорошо осведомлены.
– Примите мою благодарность, генерал. Но могу я все-таки спросить, как вы сами об этом проведали?
Махмуд чуть помедлил с ответом. Теперь, когда есть все шансы замять скандал в зародыше, какой смысл раскрывать Гонзаге, что сам он своего сына со вчерашнего вечера не видел?
– От самого молодого человека. Его долг – служить Венеции. Как и мой.
– Не расстраивайтесь. У нас все предусмотрено.
Махмуд откланялся. Покидая палаццо, он убеждал себя, что все, в конце концов, обойдется.
Глава 22
Аббас держался в тени. Денег ему хватило на оплату места для них на купеческой галере, отплывающей с утренним отливом, только до Пескары. Как и на что им оттуда добираться до Неаполя и дальше в Испанию, он понятия не имел, но был уверен, что что-нибудь придумает. Главное для него было вызволить Джулию из палаццо Гонзаги и сбежать из Венеции.
Весь тот день Аббас прятался на Джудекке в квартире, которую Людовичи снимал для своей любовницы. Вечером, заглянув его проведать, Людовичи сообщил Аббасу, что солдаты Махмуда рыщут за ним по всему городу и переворачивают вверх дном гостиницы и таверны.