Гарибальди серьезно задумывался над решением социальных проблем. «Как подумаешь, — говорил он, — что такая ничтожная кучка людей пользуется или, лучше сказать, монополизировала блага цивилизованного общества и что такое множество людей страдает, начинаешь поистине сомневаться, пользуется ли хоть сколько-нибудь бедный класс этими благами цивилизации».
В высшей степени знаменательно, что в самые последние годы своей жизни Гарибальди разочаровался не только в конституционной монархии, но и в буржуазной республике. Он убедился во всей лживости мнимых «республиканских свобод» при господстве крупной буржуазии, разоряющей трудящиеся массы народа. «Дорогой Гюг! — писал он французскому поэту Кловису Гюгу (Hugues). — Республика всех этих Греви, Гамбетт и Ферри не только бросила Францию к ногам Бисмарка, но она осквернила (ha avvilito) великий идеал всей нашей жизни: демократическую республику. Что мы теперь сможем сказать политически неграмотным народным массам о республиканской системе, как мы сможем ее хвалить?.. Деспотизм находит себе поддержку в войне: а делает ли республика что-нибудь лучшее? Вы разделяете мои взгляды и знаете, что лучше умереть, чем жить опозоренным. А Франция господ Греви нас опозорила в Тунисе, в Марселе, всюду».
За год до того, как было написано это письмо, Гарибальди открыл энергичную кампанию в защиту всеобщего избирательного права. Он опубликовал «Манифест» к «Братьям-итальянцам», в котором говорил: «Чтобы иметь, нужно желать. Надо настаивать, пока цель наша не будет осуществлена. Мы хотели национального объединения: мы имеем его! Мы хотели получить Рим — мы имеем его! Мы хотим всеобщего избирательного права — мы будем его иметь! Истинно суверенная власть принадлежит народу. Отнимите у гражданина возможность свободно осуществлять эту власть, и у нас останется лишь деспотизм, надевший маску демократии, останется произвол, наряженный в одежду лисьей легальности» (Реджоло, 20 июня 1880 года).
Гарибальди один из немногих в свое время понял и оценил великое значение героической Парижской коммуны, в рядах которой сражались и умирали некоторые гарибальдийцы. В то время как многие «демократические» деятели Европы, считавшиеся левыми и передовыми, яростно выливали целые ушаты грязи по адресу Коммуны, в то время как Мадзини, «непреклонный республиканец и демократ», посвятил осмеянию Коммуны и I Интернационала множество ядовитых памфлетов и манифестов, — Гарибальди не побоялся открыто выступить в защиту людей, пс выражению Маркса, «штурмовавших небо», и назвал Интернационал «солнцем будущего».
Особенную чуткость в понимание роли Коммуны и Интернационала проявил Гарибальди в своем знаменитом письме к Джузеппе Петрони — председателю мадзинистского конгресса и вождю масонской организации (письмо из Капреры от 24 октября 1871 года). Об этом письме Энгельс писал Теодору Куно: «…его последнее письмо к Петрони представляет для нас громадную ценность. Если его сыновья в моменты всех великих кризисов проявят такой же правильный инстинкт, как и старик, то они смогут многое сделать»[76].
В своем письме Гарибальди со всей силой, искренно и правдиво становится на защиту Парижской коммуны:
«Кто дал вам право бросать проклятия павшим? Ведь это единственные люди, которые в наше время тирании, лжи, трусости и разложения высоко держали святое знамя правды и законности и с ним в руках погибли! Вы предаете Париж анафеме, но за что? За то, что он разрушил Вандомскую колонну и дом Тьера? А видели ли вы когда-нибудь, как сжигают целую деревню за то, что она дала убежище одному партизану (franc-tireur)? Это происходило не только во Франции, но и в Ломбардии, Венецианской области и других. Эти волонтеры и «вольные стрелки» были объявлены вне закона, не имели эполет, не защищали «святое дело короля и религии». Вы обвиняете парижан в том, что они употребляли керосин для поджогов. Мне придется тогда спросить попов — этих «специалистов по адскому пламени», — какая разница между пожаром от керосина и поджогами деревень Ломбардо-Венецианской области, — делом рук палачей, расстрелявших Уго Басси, Чичеруаккио и тысячи итальянцев-патриотов? Тьер и его «деревенщина» истребляли людей гораздо более ценных, чем они. Я надеюсь, мой друг, что, вглядевшись во мрак, который по сей день продолжает заволакивать Париж, и уяснив себе страшную реальность версальских убийств, вы более снисходительно отнесетесь к поступкам народа (коммунаров), вызванным его отчаянным положением… Что мог сделать этот бедный народ, у которого было столько руководителей: Коммуна, Центральный Комитет, Комитет Общественного Спасения и масса клубов, степень революционности которых была различна и которые были частично заражены реакционными элементами (как стало теперь известным)?