— Да, это будет горячий денек! — спокойно сказал Гарибальди и прежде всего позаботился о подкреплении резервами позиции Санта Мария. Затем он выехал в экипаже в Сант-Анджело.
Начался бой. Гарибальди, как полководец, был на высоте положения. Он прекрасно разбирался в целях неприятельских маневров и к моменту атаки противника был вполне подготовлен. Одновременно он отдавал приказания и сражался сам, действуя быстро и решительно. Всюду, где он ни появлялся, одним своим видом он успокаивал бойцов.
В два часа дня прибыл резерв, но Гарибальди не погнал его прямо в бой, как поступил бы другой командующий. С обычным спокойствием, не выдавая ничем своего внутреннего волнения, он велел бойцам отдохнуть и громко сказал Тюрру:
— Победа обеспечена, теперь не хватает лишь решительного удара.
Момент для решительного удара был выбран очень удачно. Одновременно с первыми залпами артиллерии раздалась команда: «Все в штыки!» Это был настоящий гарибальдийский натиск! На левом фланге действовал венгерский легион.
Указывая пальцем в сторону Капуи, генерал сказал им по-французски: «Bien venus, mes braves, chassez moi ces coquins lа!» («Добро пожаловать, мои храбрецы, прогоните-ка этих негодяев!»), «Красивое зрелище представляли собой венгерские ветераны, которые, соперничая с товарищами из «тысячи», шли в огонь с тем спокойствием и хладнокровием, в таком же боевом порядке, как и на маневры» («Мемуары»).
Даже храбрый и опытный неаполитанский генерал Табакки не мог устоять перед гарибальдийским натиском.
В пять часов было получено сообщение от Биксио: «Враг отступает у Дученты».
Враг отступал в центре, на правом и левом флангах. Мощная бурбонская армия обратилась в бегство!
Около шести часов вечера, сидя на барабане, Гарибальди написал карандашом телеграмму: «Победа по всему фронту!»
Его победа объяснялась отчасти ошибками неприятеля. «Если бы неприятель, обладающий во много раз большим войском, — говорил он, — бросил все свои силы на левый фланг (у Сан Тамаро) или на правый (у Маддалони), я не сомневаюсь, что он мог бы без особенных потерь занять Неаполь».
Соратники Гарибальди проявили в этой грандиозной битве необычайную стойкость и верность своему долгу. «Во главе 200 человек Бронцетти выдерживал натиск четырехтысячного бурбонского отряда. Напрасно враг, пораженный героизмом Бронцетти, предлагал ему сдаться на любых условиях.
— Сдавайтесь! — кричали нескольким уцелевшим героям бурбонские офицеры. — Сдавайтесь!
— Никакой сдачи! — ответили Бронцетти и его товарищи. — Приблизьтесь, если у вас хватит смелости!
Так они продержались до последнего патрона и пали все до одного» («Мемуары»).
Битва под Волтурно была одним из самых крупных и трудных сражений Гарибальди. Двадцать тысяч молодых волонтеров, рассеянных на неровной, причудливой территории в двадцать километров, боролись с пятидесятитысячным войском, состоявшим из старых солдат-кадровиков. Гарибальдийцы потеряли в этом бою пятьсот убитых, тысячу триста раненых, тысячу триста пленных и пропавших без вести. Неаполитанцев было взято в плен больше двух тысяч человек и захвачено шесть орудий крупного калибра. «Итак, папаша Гарибальди опять расколотил неаполитанцев и взял 2 000 пленных, — пишет Энгельс 5 октября. — Влияние этого парня на войска должно быть баснословно»[61].
Победа при Волтурно (1 октября 1860 года) имела огромное значение. Правда, в руках Франциска II еще оставались главные крепости королевства — Капуя и Гаета, а территория от Волтурно до Тронто также была еще занята его войсками, но власти тирана уже пришел конец. Народная революция в Южной Италии торжествовала, и этим итальянский народ был обязан исключительно Гарибальди.
Воодушевляемый советами независимой республиканской партии, Гарибальди за время своего пребывания в Неаполе провел в жизнь много важных мероприятий.
Большое влияние на Гарибальди оказывал в это время его бывший учитель Мадзини; в период 1859–1860 годов он занимал более последовательную позицию, чем ранее. Он настойчиво убеждал Гарибальди не поддаваться интригам кавурианцев, и для самого Гарибальди становились все яснее происки сардинского правительства. «Партия Кавура хотела пожинать плоды наших завоеваний и вместе с тем избавиться от завоевателей», — с негодованием говорит он об этом периоде в «Мемуарах».
Вместе с тем, несмотря на свои республиканские убеждения, он все еще не мог окончательно порвать с пьемонтской монархией. Его все еще продолжал связывать призрак раскола национально-освободительного движения Италии, хотя раскол этот уже давно совершился на деле. Он пишет в «Мемуарах» (1881 год): «Вы должны были провозгласить республику!» — кричали и кричат еще сегодня мадзинисты. Точно они, привыкшие диктовать свои законы миру, знают моральное и экономическое положение народов лучше, чем мы, которые имели счастье руководить ими и вести их к победе! То, что от монархии следует ожидать так же мало хорошего, как и от попов, становится день ото дня яснее. Теперь, это уже совершенно очевидно. Но неверно, что в 1860 году мы должны были провозгласить республику от Палермо до Неаполя. Я думаю, что уничтожение папства было не менее, если не более ценным, чем уничтожение Бурбонов».