Холанн умолк, так и не найдя подходящее слово. Ему казалось, что синий фильтр из незримого стекла потихоньку рушится, осыпаясь мельчайшими осколками. Но ясность мысли, дарованная им, осталась, просто она… изменилась. Уве знал и понимал, что следует сделать и почему. Теперь оставалось лишь донести свою уверенность до остальных.
— Уйти в изоляцию и карантин — это было разумно. Очистить технику, обрекая Фация на смерть — это было жестоко, но понятно… может быть понятно… Но сейчас мы решаем неправильно. Те, кто пойдет из Танбранда — люди, как и мы. И бросить их — значит… значит признать, что нет у нас никаких других целей, чем прожить как можно дольше. Любой ценой. А от этого будет один шаг до… чего‑нибудь куда более страшного. Что потом? Помолиться Враждебным Силам? Ограбить и выгнать обратно тех, кто все‑таки дойдет до Волта? Пустить на мясо самых слабых и бесполезных? Одно решение за другим, расчетливые и правильные… куда они нас приведут.
— Уве, я никогда не делал секрета из того, что превыше всего ставлю выживание гарнизона, — пожал плечами комиссар. — Выжить и покинуть планету, пока орки не превратили ее в свой форпост. Или пока не пришел тот, кто вызвал весь этот… катаклизм. Надеюсь, вы не думаете, что тот психический удар общего безумия вызвали зеленые? Вы можете произнести еще какую‑нибудь красивую и пламенную речь, но это не изменит сути вопроса. Конвой обречен. Идти помогать ему — самоубийство. Волт не может позволить себе терять технику и людей. Вот три посылки, из которых следует математически точный вывод — мы не пойдем на верную смерть. Тот, кто прорвется — что ж, мы с готовностью примем их.
— Не примешь, — тихо сказал Холанн. — Ты прекрасно понимаешь, что они не забудут, как мы бросили их. Это мина с длинным фитилем, которая рано или поздно взорвется. Ты избавишься от них, так или иначе… конечно же, во имя общего блага.
— Этого не понадобится, — усмехнулся комиссар тонкими губами. — Именно потому, что я приказал не отвечать на их вызов. О передаче из города знаем мы четверо, и госпожа Льявэ. Полагаю, никто не станет делиться этим знанием с… посторонними. Мы примем возможных… гостей… как спасители и благодетели. И это избавит всех от возможных осложнений.
Холанн хотел было что‑то сказать, но комиссар поднял руки, размыкая кулаки. Словно останавливая произнесенные слова выставленными ладонями.
— Господин комендант, я не намерен вступать в этико — философский диспут. Солдаты гарнизона не пойдут на верную смерть. Это мое последнее слово, и я надеюсь, вы не считаете, что сможете перебить мой приказ своим?
— Нет, не смогу… — Уве наморщил лоб, что‑то обдумывая.
— Это хорошо. Я оценил ваш душевный порыв, но ради общего блага пусть он останется именно порывом, не более.
— Я не смогу приказать бойцам, — задумчиво вымолвил Холанн.
— Именно так. Поэтому…
— Но я могу призвать добровольцев, — так же задумчиво, словно сам себе, проговорил комендант.
Тамас фыркнул и с иронией вопросил:
— Кто же поведет этих "добровольцев"?
— Я.
Медик шумно выдохнул, совсем как мехбосс в процессе торговли с комиссаром. Иркумов крякнул и подпер голову руками, словно мысль Уве оказалась слишком тяжела.
— Как… интересно… — с расстановкой сказал Хаукон Тамас. — Возможно я что‑то упустил, и у вас есть опыт командования? Хотя бы приличные результаты в настольных играх для подростков?
— Нет.
— Вы вообще умеете стрелять? Из чего‑нибудь, хоть из рогатки?
— Нет.
— И вы намерены кинуть клич, собирая добровольцев в помощь конвою?
— Да.
Тамас покачал головой с видом скорее укоризненным, нежели сердитым.
— Несерьезно, — сказал он, разводя руками. — Уве, давайте, вы не станете тратить мое время на такие глупости? Честное слово, это даже не смешно. И я предупреждаю — я начинаю находить ваши… экзерции… опасными. Повторю — сообщение о конвое не должно выйти за эти стены, в любой форме.
— Я пойду с ним, — очень негромко сказал Иркумов, не поднимая опущенной головы.
— Что? — не понял комиссар. Верхняя губа вздернулась еще выше, и еретик оскалился, будто хищник, припавший к земле перед прыжком.
Танкист распрямил плечи и улыбнулся. Очень слабо, лишь самыми уголками рта, но с блеском в глазах.
— Да, похоже мои "стописят" так и не дождутся своего часа, — почти весело сказал Иркумов Холанну. И повернулся к Тамасу со словами. — Он прав. Да, неразумно, нерасчетливо. Но он прав. И я пойду с ним.
— Даже так… — прошипел комиссар, и его руки машинально дернулись к поясу, где, как и всегда, висели две кобуры с верными, много раз испытанными в боях пистолетами.
— Хаук… — проговорил Александров.
— Что?! — с прорвавшейся наконец яростью выпалил комиссар.
— Они не правы… — отозвался медик, оставив, наконец, бороду в покое. — Но… я понимаю мотивы.
— Да что бы ты понимал!
— Господин Тамас, — с холодным достоинством парировал хирург. — Мой послужной список вам известен. Так же вам известно, что я не разделил участь моей планеты лишь потому, что наш корабль завис в варпе на семь лет. Я не командую Волтом и гарнизоном. Но имею право на собственное мнение. И высказываю его. Я не согласен с… комендантом и механиком базы номер тринадцать. Но я понимаю их мотивы и не нахожу причины, чтобы останавливать их силой оружия, к чему вы определенно склоняетесь.
— Виктор! — воззвал Тамас. И неожиданно угас, словно машина, выработавшая все топливо и благословение Омниссии.
— За тобой никто не пойдет, — зло посулил он Холанну. — Никто не отправится на верную смерть!
— Тогда я пойду один, — улыбнулся комендант Волта. Улыбнулся не от того, что ему было весело, а скорее от странного внутреннего облегчения. От ощущения легкости, сменившего постылую тяжесть былых решений.
— Сколько ни пойдут, а все наши, — подытожил Иркумов, не совсем понятно, но выразительно. — Ну что же… надо бы речь приготовить.
Часом позже Уве шел по дорожке, мощеной бетонными плитами, все так же мечтательно улыбаясь. Он смотрел не столько под ноги, сколько в небо, на котором начинали зажигаться первые ранние звезды. Путь коменданта лежал к двухэтажной пристройке к большому приземистому складу. Третий визит… В сказках третье действие обычно оказывалось решающим. Но счетовод уже понял на простых и наглядных примерах, что сказки обычно лгут.
Она открыла после второго стука, будто ждала. Несчастная, измученная тяжелым трудом и страхом женщина. Теперь Уве видел, что она куда старше, чем ему показалось ранее. Но это было уже неважно.
— Что вы хотели? — тусклым, каким‑то неживым голосом спросила она.
Холанн вдохнул чистый холодный воздух, в котором угадывалась легкая, далекая нотка гари от теплоэлектростанции. Пожалуй, только теперь, глядя в разноцветные глаза Туэрки, он осознал, что через несколько часов скорее всего умрет. И это знание не придавило к земле, а наоборот, заставило Уве почувствовать несокрушимую уверенность в том, что он собирался сделать.
— Вы пришли звать меня в добровольцы?
В первое мгновение Холанн не понял, что она имеет в виду. Потом сообразил, что Гайка наверняка слышала обращение коменданта ко всему гарнизону.
"… мы не знаем тех, кто попытается вырваться из Танбранда. Но мы точно знаем, что они люди, такие же как мы. И если не поможем им, то чем же мы отличаемся от орков и нежити? …
Я не стану приказывать идти со мной. Я просто пойду. И буду рад тем, кто отправится вместе со мной…"
— Нет, — улыбнулся он, глядя на нее, не отрываясь, словно пытаясь отогреть Туэрку взглядом. — Знаете…
Он немного помялся, переступая с ноги на ногу.
— А, к демонам все! — решительно сказал Уве, махнув рукой. — Наверняка это будет стоить мне пощечины, но все равно.
Он ступил вперед и поцеловал Гайку.
Анклав готовился. Секция за секцией, этаж за этажом приходили в тихое, но энергичное движение, по строгому расписанию, которое составили буквально за сутки нечеловеческими усилиями руководителей. Требовалось быстро, но очень тихо погрузить на технику всех беженцев, подготовить прорыв, и при этом до последней минуты создавать видимость обыденного существования осажденной крепости. Как совершенно справедливо заметил в свое время мортус — Танбранд уже не был захвачен отдельными, пусть и многочисленными, врагами, но поглощен предельно враждебной человеку средой. И никто не хотел будоражить ее раньше времени.