— Можно разойтись!
Огонек фонаря, покачиваясь, стал удаляться. Красноармейцы расходились по своим палаткам.
Разговоры долго не смолкали.
Лепехин был озадачен приказом на Круглова. «Где же тут героизм? — спрашивал он себя. — Доведись до меня — и я так сделаю. Конечно, надо спасать машину, надо спасать груз. Не стоять же на льду, сложа руки, и смотреть, как тонет машина с грузом?»
— Хэ-э! — вздыхал он и, не то спрашивая, не то восклицая, добавлял: — Каково?! Героический поступок!
По дороге в палатку Лепехин встретил Мыларчика.
Они остановились.
— Я с ним в одной палатке живу. Парень с виду ничего особенного. Только специалист, технику свою знает. Всю ночь про мотор будет говорить. И вот на…
— Я видел, как он спасал. Смело-о! — сказал Мыларчик. — Ехал я с ним. Вдруг как хлобыстнусь головой об ящик. Машина враз остановилась. В чем дело? Спрыгнул на лед. Саженях в двадцати передняя машина в воду ухнула. Выскочил Круглов и кричит: «Что зыришь, машина тонет. Живей выгружать!» Лед кругом так и трещит, а Круглов бросился в воду, залез на машину и давай ящики сбрасывать. «Оттаскивай, — кричит, — не давай тонуть!» Вмиг ящики растащили. А лед все трещит. Машина по ось села. Тот шофер до смерти перепугался. Стоит ни жив ни мертв. Круглов прыгнул в кабинку и как загазует. Саженей пятьдесят льду проломал, а выдернул машину. Когда понагрузили ящики, Круглов и спрашивает другого шофера: «Трухнул?». «Ага», — отвечает тот. «Никогда, — говорит, — не теряйся: смелость города берет». Сел в машину и айда!
— Все?
— Нет, не все! Ты вот скажи мне, почему это сделал Круглов, а не другой шофер?
— Характер у него такой.
Они замолчали. Мимо проходил Шаев. Он почти наткнулся на них:
— Что стоите? Отбой слышали? Спать пора. — И Шаев скрылся в темноте.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
За три месяца жизни в тайге Гейнаров уже втянулся в новую работу. Казалось, строить теперь даже легче, чем решать тактические задачи. На строительстве нужно только умело расставить людей по объектам, обеспечить строительным материалом, проинструктировать их. И все же работа двигалась медленно. И когда Шафранович настойчиво добивался у него норм выработки, Гейнаров неизменно отвечал: «Наши нормы — строительство города». Раньше, в первые дни, все только казалось трудным. Сейчас трудности стали больше увлекать начальника штаба. Прошло три месяца. Не верится. Скоро опять штаб, тактические выходы в поле…
Строительство перейдет в ведение управления начальника работ. Еще три-четыре месяца и приедет Татьяна. Можно будет погладить рукой ее всегда причесанные пепельные волосы, заглянуть в глаза и переговорить обо всем, что думаешь и делаешь. Взгляд ее мягкий, ласкающий: посмотрит и усталость как рукой снимет. Хорошо-о!
Татьяна выедет летом, но сюда приедет в разгар весны. Приморская, северная весна наступает позднее. И опять как это будет хорошо! В жизни Гейнарова сольются ве́сны — личная и таежная. Жена — это половина всей жизни Гейнарова. И вот ощущение — не хватает этой половины. И захотелось взглянуть на Татьяну, на сына, прижать, поцеловать их, увидеть близко свое счастье…
— О жене подумал и жизнь нашу по-другому увидел, — сказал Гейнаров. — День в палатке, ночь в палатке. Уже три месяца под парусиновым потолком…
— Как же по-другому бытовать? — буркнул Мартьянов. Они лежали на нарах и смотрели в палаточный купол. Там, как зарницы на небе, вспыхивали бледно-желтоватые языки света от догорающих дров в печке.
Гарнизон спит. Кругом тихо. Слышно, то шипит, то посвистывает в «окопке» сырое полено. Раздается поскрипыванье. Проползает ломаная тень человека с винтовкой. Это проходит ночной патруль, и шаги его стихают.
Гейнаров приподнялся на локтях, присел. Он с минуту молчал. Мартьянов наблюдал, как он поглаживал отросшую треугольником бородку, а потом стал обуваться.
— Ты куда?
— Проверить посты…
— Не спится и мне.
Гейнаров приподнял фартук палатки. Вышел. Зеленоватый косяк лунного света упал на нары и исчез. Мартьянов, одеваясь, видел, как Гейнаров, ожидая его, закурил. На парусину упала неуклюжая и смешная тень от его трубки. Мартьянов улыбнулся и вышел следом за ним.
…Они поднимались на лыжах по просеке. Вокруг бесшумно спала тайга. Освежающий мороз, зеленоватый свет луны и таежная тишина действовали успокаивающе: ни Гейнаров, ни Мартьянов не заговорили о женах.
С горы далеко видна окрестность: перекаты, седловина, долины. Мартьянов, словно через прессованное стекло, видел линии и контуры ломанными, как будто опущенными в зеленоватую морскую воду. Он остановился и стал вычерчивать лыжной палкой на затвердевшем снегу кривые линии и кружки. Гейнаров присмотрелся. Это были грубые кроки местности, которую охватывал глаз Мартьянова. Командир еще несколько минут расставлял условные топографические знаки, пока на снегу не возникла схема.