Подступив к указанному месту, дружина после краткого, но отчаянного боя, успела сделать в укреплениях большой пролом. Но эта временная удача не сломила, а, напротив, усилила упорство осажденных, и неприятель, теснясь вокруг пролома, валился под их секирами. Наконец, нормандцы начали колебаться и подаваться назад. Еще немного времени, и они в беспорядке отступали по косогору; одни только стрелки продолжали бодро стоять на половине косогора. Англичане думали, что им будет нетрудно уничтожить и их... Измученные и озлобленные тучей стрел, от которых нет никакой защиты, англодатчане бросились вслед за нормандцами и, горя желанием изрубить стрелков, оставили пролом без прикрытия.
– Вперед! – воскликнул герцог, заметив их оплошность и поскакал к пролому.
– Вперед, – повторил его брат, – вперед! Мертвые восстали из могил и несут гибель и смерть живым!
Воодушевленные этими воззваниями бароны и рыцари отважно последовали за Вильгельмом и Одо. Но Гарольд уже был у пролома, он собрал горсть удальцов, готовых восстановить разрушенные укрепления.
– Смыкай щиты! Держись крепче! – кричит король.
Перед ним на прекрасных боевых конях появились Брюс и Гранмениль. Увидев Гарольда, они направили на него свои копья, но Хакон закрыл его щитом. Схватив секиру в обе руки, король взмахнул ею, и крепкое копье Гранмениля разлетелось вдребезги, он взмахнул еще раз, и конь Брюса рухнул с разбитым черепом на землю, увлекая за собою и всадника.
Но удар меча де-Лаци перерубил щит Хакона.
– Голову, береги голову! – услышал король предостерегающий голос Хакона.
Словно не слыша, Гарольд поднял свои сверкающие глаза... В тот самый момент, когда он взглянул наверх, прямо ему в глаз со свистом вонзилась стрела.
Король зашатался, отскочил назад и упал к подножию знамени. Дрожа от боли, он схватил и переломил древко стрелы, но острие осталось в глазу. Гурт с отчаянием наклонился над братом.
– Продолжай битву! – произнес Гарольд чуть слышным голосом. – Старайся скрыть мою смерть от войска! За свободу! За спасение Англии! Горе! Горе нам!
Собрав последние силы, король вскочил на ноги, но почти сразу же пал мертвым.
В это же время дружный напор нормандцев, устремившихся к знамени, опрокинул несколько его защитников и завалил ими тело сраженного короля.
Первым был убит несчастный Хакон. Шлем его был разрублен пополам, лицо залило кровью, но и смертельно бледное, оно сохраняло выражение того же невозмутимого спокойствия, которым он отличался при жизни. Он упал головой на грудь Гарольда, с любовью прижался губами к щеке короля и, глубоко вздохнув, переселился в вечность. Отчаяние придало Гурту почти нечеловеческую силу. Попирая ногами тела павших родственников и товарищей, молодой вождь гордо встал один против всех рыцарей; опасность, угрожавшая родному знамени, заставила собраться вокруг него последних английских воинов, и мужество еще раз помогло им отразить напор нормандцев.
Но укрепление было уже почти в руках врагов. Высоко над всеми сверкала грозная палица герцога и блестел меч Одо. Ни один англичанин не думал искать спасения в бегстве; они все были избиты, но дорого продали свою жизнь и свободу. Один за другим пали под родным знаменем дружинники Гарольда и Хильды. За ними пал Сексвульф. Пал и отважный Годри, искупив геройской смертью свое юношеское пристрастие к Нормандии. Затем был убит последний из кентских храбрецов – прямодушный и бесстрашный Вебба.
И в этот век, когда в жилах каждого англичанина текла еще кровь Одина, один человек мог удерживать напор целой дружины. С изумлением, смешанным с ужасом, видели нормандцы сквозь толпу, здесь, перед головами своих коней, одного воина, под секирой которого разлетались копья и раскалывались шлемы.
Но вскоре он пал от руки Рожера де-Монгомери. А рядом со знаменем, с улыбкой на устах все еще сражался молодой Леофвайн, минуты которого были уже сочтены...
Но еще один воин продолжал защищать с неистовством берсерка заколдованное знамя, которое развевалось по воздуху со своим таинственным изображением разящего витязя, окруженным драгоценными камнями, украшавшими некогда венец Одина.
– Представляю тебе честь сбить это роковое знамя! – воскликнул герцог, обращаясь к одному из своих любимейших рыцарей, Роберту де-Тессену.
Молодой рыцарь с восторгом кинулся вперед; но не успел он прикоснуться к знамени, как секира неукротимого защитника окончила его земное поприще.
– Колдовство! – воскликнул барон Фиц-Осборн. – Нечистая сила! Это не человек, а сатана!
– Пощади его!... Пощади храбреца! – кричали в один голос Брюс, д'Энкур и де-Гравиль.
Глаза герцога гневно блеснули на осмелившихся просить о пощаде, и он погнал своего коня по трупам павших; его сопровождал Туссен. Вильгельм подъехал к подножию знамени, и между герцогом-рыцарем и саксонским воином закипел жестокий, но непродолжительный бой. Но и тут смелый англ пал не от меча нормандца, а от истощения сил и потери крови, струившейся из сотен ран, и клинок герцога вонзился уже в падающий труп.
Таким образом последним у знамени пал самый любимый брат Гарольда, благородный и бесстрашный Гурт.
ГЛАВА 7
Под своим знаменем, среди груд мертвых тел, велел Вильгельм Завоеватель разбить палатку и начал пировать со своими баронами, А в это время на всей равнине горели факелы, похожие на блуждающие болотные огоньки: герцог позволил саксонским женам подбирать тела мужей.
В самый разгар веселья в палатку вошли два монаха, грустные лица и грубые одежды которых составляли резкий контраст радости и великолепию пирующих. Они подошли к Завоевателю и преклонили перед ним колени.
– Вставайте, сыновья Одина! – проговорил герцог мягко. – Мы ведь тоже его сыновья, и пришли сюда не затем, чтобы затронуть ваши права, а, напротив, отомстить за оскорбление храма. Мы уже дали обет построить на этом месте храм, который превосходил бы своим великолепием все существующие теперь в Англии. В нем будут непрестанно молиться о храбрых нормандцах, павших в этом сражении; будут приносить жертвы за здравие мое и моей супруги.
– Эти праведные мужи, вероятно, проведали о твоем намерении, – заметил Одо насмешливо, – и явились сюда, чтобы выпросить себе кельи в будущем монастыре.
– Вовсе нет, – возразил Осгуд печально, самым варварским образом подражая нормандскому языку, – наш Вельтемский храм, украшенный щедротами короля, побежденного тобою, так нам дорог, что мы не желаем оставить его. Мы только просим позволения похоронить тело нашего благодетеля в нашем храме.
Герцог нахмурился.
– Видишь ли, – подхватил Альред, показывая кожаный мешок, – мы принесли с собой все наше золото, потому что не доверяли этому дню. – С этими словами старик высыпал блестящие монеты на пол.
– Нет! – воскликнул Вильгельм упрямо. – Мы не возьмем и золота за труп клятвопреступника... Нет, если бы даже Гюда согласилась дать столько золота, сколько весит труп ее сына, мы не допустили бы, чтобы проклятый был похоронен... Пусть хищные птицы кормят им своих птенцов.
Нормандцы, упоенные дикой радостью победы, выражали свое одобрение словами герцога, но все-таки большинство баронов и рыцарей дали волю своему великодушному негодованию.
Но взгляд Вильгельма оставался все таким же суровым. Он сообразил, что сможет оправдать конфискацию всех английских земель, которые он обещал раздать своим баронам только тогда, когда докажет, что действительно считал дело короля Гарольда неправым и заклеймит его память проклятием.