— В парчу рядиться, бриллиантами блестеть? Я не ворона. Да и перед кем рядиться?
— Ну, хорошо, пойдем со мной, — рукою указал на дверь, и оказались они в огромной зале, где не видно ни начала, ни конца и вся она от золота сияла: монеты, вазы, статуи, короны, драгоценностей гора и горы серебра, меха и дивные картины. Сокровищница и сравненья нет ни с чем.
— Все это для тебя.
— Немного? — Яна хмуро перебирала нитку жемчуга. — А где моя сестра?
— Забудь. Она женою стала.
— Купилась? На это? — показала на драгоценности.
— Нет, не за золото — любя.
— Любя?! Она девчонка: наивна и глупа!… Постой! В того, кто ее украл?!
— Да, еще дома полюбила.
— Не верю.
— А чему вообще?…
— Я хочу ее увидеть, услышать лично от нее, что, правда, влюблена, жива, здорова и благополучна.
— Условие? — взгляд Геустиса острым стал.
— Условие чего?
— Союза.
— С тобой?
— Да.
— А ты упрям.
— Так что? Давай-ка здесь, сейчас мы заключим с тобою соглашенье. Мне — ты, а я тебе в замен… Перечисляй, я все приму.
— И сделаешь?
— Обещаю.
— Домой хочу.
— Исключено.
— Тогда оставь меня.
— И это тоже. Могу лишь время дать — подумать.
— Я в плену?
— Почти. С той разницей, что не рабыня ты, а госпожа. Что хочешь — прикажи, любой исполнит. Но бежать не надо. И бесполезно — здесь повсюду — я. Найду мгновенно и верну обратно.
— Посмотрим…
— Ты не поняла. Здесь каждый камень — я, и слуг моих отряды. Мне только щелкни пальцем — обратно приведут тебя. Со мной бороться, что сражаться с солнцем.
— Нет тупиков, а выбор есть всегда.
— Ты думаешь, как эльф, то кровь Авилорна, но ты не он, ты — человек. Что эльф тебе? Зачем он нужен? Подумай — выгода какая и власть — хозяйкой ада стать! Любимой, — заглянул в глаза и голос мягким стал. И руки, словно бархат, по шее провели, плечам. — Ты получишь все, и только укажи: кого, куда, когда, я сделаю. Отомстить? Любому.
— Ненужно, этим я сыта.
— Тогда, чего ты хочешь?
— Солнца с неба.
— Я не шучу.
— Тогда верни Авилорна к жизни. И помоги ему домой вернуться.
— Вот это не могу. Здесь каждому своя дорога.
— А что тогда ты можешь?
— Что угодно, то, что касается тебя или меня, — и обнял, зашептав. — Я все равно тебя женою назову. И не мечтай противиться мне — глупо. Ты лучше о цене подумай, назови…. А, впрочем, я не тороплю. Здесь времени нет, бери его сколько тебе угодно. Я понимаю, нужно присмотреться. Обвыкнуться и кое-что понять. Ну, что ж, я буду только рад занять тебя ознакомленьем с той вотчиной, что скоро твоею станет. И, конечно же, должна ты ближе познакомиться со мной. Понять, что мы с тобой одно, и больше схожи, чем ты с эльфом. Он слишком вялый для тебя. Он… Как ты говорила? А! Инфантильный.
— Я говорила сгоряча, не думая.
— Но ты была права…
— Нет.
— Нет? Ничего, ты его забудешь. Немного погрустишь, и все пройдет.
Девушка не стала просить: и не хотелось ей, и не моглось. И глядя в глаза гарона, думала: был бы жив Авилорн, она бы попросила дунуть ей в лицо и с удовольствием заснула, а проснулась, как обычно, когда все трудности остались позади.
А если сделать шаг назад? Ведь это ад! И пленку открутить на пару кадров — пусть в полынью опять, иль к змеям, Дзамуранчахтачантре. И сделала.
Гарон же не пошевелился и делал вид, что занят изучением монет. Но мир не изменился и не исчез.
Еще два шага. Пусто. Бесполезно.
— Ты вне законов, ты не гость, — спокойно пояснил Геустис. — И правила теперь другие.
— Какие?
— А их нет. Но для тебя, — и добавил, поясняя взглядом. — Пока я рядом.
Девушка вздохнула и покачнулась — кончен бег. Финал не радостный, а как хотелось ей преодолеть весь путь и не одной, а с Авилорном, обнять Альбину, отругать и за прогулку в местах опасных попенять, потом вернуться… И многое еще чего хотелось, но не сбылось и, вроде, кануло в небытие: месть Дзамуранчахтачантре, Аморисорну, горринам, кому-то там еще. Пустое — ничего не надо. Кроме одного — не должен был страдать невинный. Не справедливо, а без справедливости и цели нет и жизнь пуста.
— Я хочу, что б Авилорн был жив.
Геустис прошелся, в раздумьях глядя на золото и сундуки:
— А если соглашусь?
— Тогда и я подумаю.
— Что же, решено.
Кто сказал, что это ад?
А впрочем — он, но как изыскан?
Милейшие слуги, красивые лица, влюбленные взгляды, идеальные тела. Парча и бархат, жемчуг, золото, и обстановка, падишаху в пору. Дворец извит и бесконечен, прекрасен как внутри, так и снаружи, весь из золота и до верху набит произведеньями искусства. А в парке бродят диковинные животные и ластятся, у ног девушки ложатся от тигров, до пантер. Растут цветы, деревья плодоносят. И чистота, и тишина, приятный глазу интерьер. Все мирно, сладко. Любые исполняются мечты. А Геустис забавен и, казалось, правда, он влюблен. Недавно Яна дождик захотела и получила в тот же миг. Грозу? Она разверзла небо. Море? Пожалуйста. Луну?…
Но не верит Яна в благополучие и мыслей чистоту, и совершенно ровно ей влюблен ли Геустис или хитрит. В прогулке по полям и паркам она выглядывала выход, искала что-то не подвластное уму. Улыбаясь слугам, мальчикам, что как конфетки — один другого лучше и смотрят в рот ей, и наперебой стремятся угодить, она, всего лишь, изучала их слабость, брешь искала, выход, испытывала и лукавила, понять пытаясь цель их игр. Гароны, на колено перед ней вставая, не вызывали ничего: ни гордости, ни повышенного самомненья, и власть ей не нужна была, и драгоценности не радовали душу, и все равно — на речи льстивые, заманчивые предложенья, и обожанье, и презенты.
Она не умерла, но словно бы застыла в ожидании, а вот чего — сама не знала. Что-то не давалось ей, зудело в сфере интуитивного. Авилорн? Она глазами собственными видела, как он упал, и по всем определеньям быть должен мертв — меч прошил его насквозь, через лопатку в сердце. Но на душе нет ни печали, в памяти забвенья, и такое чувство, что он не умер, а исчез. И жив, и где-то рядом.
Геустис кружил по зале, искоса поглядывая на Яну, и будто ждал чего.
`Странно. Я жду и он. Чего? Нет, не того, чего просит, другое здесь'.
— Смотрю, ты ничему не рада, — гарон перестал мерить шагами залу и встал напротив девушки.
— Винограду.
— А, что еще желаешь?
— Давайте поговорим на чистоту, — и отодвинула двухъярусную вазу.
— Угу, — он сел и завладел ее рукой. Девушка поморщилась, но промолчала: к чему противиться, не убыло же оттого, что прикоснулся он. К тому же рыкни — может и взорваться, и перестанет милого и мягкого изображать. Вот тоже, не надоело бедному столь несуразную и не подходящую ему роль играть? Видно, что с трудом уже натягивает улыбку и взгляд все строже и пытливей, маска на лице хоть и мила еще, но тяжела и стынет. Не терпится ему решить, а Яна не спешит, специально тянет и ждет когда сорвется он, лицо свое родное обнажит и скажет правду — то, что ему надо. Она? Бред. Нужна не больше, чем он ей.
И Яна поняла, что ей не нравилось потому, что не имело объяснений: не в плену она, а словно бы в гостях, и не у влюбленного Дон Жуана, а у отца или брата, родственника.
— Я жду.
— Ты тоже? — пытливо посмотрела на Геустиса.
— Ты играешь.
— С огнем?
— Со мной.
— А это хуже?
— Я терпелив, но не безгранично.
— Намек? Торопишь или торопишься? Ты многое не сделал.
— Что, например? Готова выдвинуть условия?
— Да.
— Излагай.
— Хочу встретиться с сестрой.
— Исключено. Я говорил.
— С вашим императором.
— Ответ все тот же.
— Прекрасно, тогда и мой вам, отгадать несложно.
Геустис рассмеялся:
— Меня решила обмануть?
— Сложно это сделать.
— Но ты пытаешься, и пока удается.
— Послушай Великий маг, тебе не надоело? Мне лично — да.
— Ты все еще в печали. Давай-ка развлеку, — и встал. Обнял, нежно так, что Яна удивилась и замерла — не доводилось ей встречаться с нежностью такой.