И тот явился, как по приказу! Выскочил, открыл дверцу, затолкал бабулю в машину. Освободившись от клещей и букета, Доротка в машину села самостоятельно.
Уже стало ясно — отель отпадает, надо везти гостью домой. И тут Доротка пожалела, что утаила от теток поездку в аэропорт, — надо было в последний момент сообщить о времени прибытия американской гостьи, чтобы тетки подготовились. Теперь бы ожидали, усадили за накрытый стол, и уже не на одну Доротку изливался бы гейзер энергии. А вдруг их никого нет дома? Хотя Фелиция должна быть, ведь Мартинек прибивает полку.
— Куда? — вполголоса спросил Яцек. — К тому самому кафе на Голгофской?
И напрасно понижал голос — крестная бабушка все равно не услышала бы его, продолжая изъявлять всевозможные желания и выражать мнения по поводу увиденного на улицах Варшавы. В основном ей все нравилось. Ах-ах, дорожные работы, ах, какие здесь трудолюбивые люди, ах, какие оживленные улицы...
— Да нет, домой, это немного дальше, на Йодловой. Уж потерпи, ладно?
Нет проблем! Забавная старушка.
— А все остальные уже померли? — трещала старушка. — Помню такую симпатичную девчурку, малиновый мусс на мое платье пролила, как же ее звали... О, Фелиция! Да, да, у Крысеньки были сестрички, мне Антось сказал, спасибо ему, все разузнал для меня, Антось Войцеховский, а мы где едем? Это все еще Варшава? Надо же, как разросся город, но это уже не центр, помню, по такой большой аллее, обсаженной деревьями, мы ездили в Виланов на прогулку, где же эта аллея, мы в ту сторону едем?
Уже поняв, что ответа от нее не ждут, Доротка перестала и пытаться отвечать на бесконечные вопросы гостьи, лишь изредка кивая головой, но никаких звуков больше не издавала. Яцек за рулем тихонько посмеивался, — это хорошо, значит, не сердился.
Им повезло, обошлось без особых пробок, так что очень скоро уже прибыли на место.
— Это ваш домик? — успела еще спросить крестная бабушка, и вдруг замолчала.
Оглушенная и растерянная Доротка вылезла из машины, совместными усилиями они с Яцеком извлекли старушку, которая непонятно почему молчала. Встревоженные ее молчанием, они под руки повели ее по короткой дорожке, выложенной плиткой, к двери дома.
— Да, крестная бабушка, здесь мы живем, — наконец выдавила из себя Доротка, позвонив в дверь. — Это наш дом. Ты помнишь его? Еще довоенный.
Дверь открыла Фелиция, и тут крестную бабулю прорвало.
— Хенночка! — диким голосом вскричала она, бросаясь ей на шею.
Надо отдать должное Фелиции — она оказалась на высоте. Прежде всего, крепко схватила в объятия значительно превышающую ее ростом пасхальную пальмочку и удержала, сделав шаг назад правой ногой и подпираясь ею. Благодаря этому обе дамы не свалились на пол, зато Фелиция каблук опорной ноги изо всех сил всадила в ногу выползшего любопытствующего Мартинека. Вскрикнув от боли, парень схватился за ногу в старой сандалии, выронив при этом свою ношу, — кучу свежей стружки и огромный бумажный мешок, куда собрал со старой полки накопившуюся за полвека дрянь: побитые банки с засохшим содержимым, полвека назад, видимо, бывшим съедобным.
Проигнорировав Мартинека и пригвоздив его локтем к стене, чтобы больше не лез под ноги, Фелиция прижала к себе пестрое создание, угадав в нем Вандзю Ройковну, и без запинки ответила на приветствие:
— Вандзюлечка! Сколько лет! Ты меня приняла за мою мамочку, а я Фелиция, ее дочь! Ах, как молодо ты выглядишь! Как чудесно!
Приветственная речь получилась, что надо. В этот момент за спиной стенавшего Мартинека, за кучей стружек и разбитого стекла появилась выглянувшая на шум Сильвия в фартуке и с большой ложкой в руке, с которой капал густой соус.
Вандзюлька при виде Сильвии отпрянула от Фелиции.
— Эта толстая девка — ваша кухарка? — сурово вопросила гостья. — Фелиция, как можно? Ты представляешь, сколько такая жрет?
Такого не выдержали ни спускавшаяся с лестницы Меланья, ни замершая у входа Доротка. Отдернув занесенную на ступеньку ногу, Доротка оттолкнула Яцека с чемоданами и умчалась в садик, Меланья же развернулась и взбежав по лестнице, скрылась у себя. На поле боя остались американская гостья, Фелиция, Мартинек, от ужаса даже переставший стенать, и смертельно оскорбленная Сильвия.